И я побежала. Куда глаза глядят. По незнакомым полям, под луной, которая висела в фиолетовом небе. Босиком и нагая, как в самом дурацком сне.

Из окна позади еще долго доносились крики и споры:

— Я же говорил, надо было привязать! — бубнил чей-то голос.

— Молчи! Искать! — гремел Мимаш. — Она далеко не уйдет!

Я была голая, одна в незнакомом мире, за мной гналась орава возбужденных орков. У меня не было ни плана, ни одежды, ни малейшего понятия, что делать дальше. Я споткнулась о корень, рухнула в кусты с какими-то синими ягодами и зарылась лицом в холодные листья, пытаясь отдышаться. И вдруг... рассмеялась. Тихим, истеричным, счастливым смехом.

Ну вот и все, Людка. Поздравляю. Ты официально попала.

Глава 2. Сладость или гадость?

Глава 2. Сладость или гадость?

Первый шаг Мимаша прозвучал ударом грома в гробовой тишине. Он не просто шел. Он надвигался. Массивная, зеленая гора мускулов, отбрасывающая гигантскую тень, которая поглотила меня целиком. От его тяжелого и горячего дыхания по моей коже побежали мурашки.

— Остальные. Ждите своего часа за кругом, — его голос, низкий и властный, не терпел возражений. — Право главы клана неоспоримо.

Остальные орки отошли, образовав живое кольцо из сверкающих глаз и напряженной плоти. Они не спускали с нас взгляда. Я отшатнулась, почувствовав под спиной холодную поверхность травы. Бежать было некуда. Да и сил не оставалось... Только дикое, животное сердцебиение где-то в горле и предательская дрожь в коленях.

Мимаш остановился вплотную. Его огромная ладонь, шершавая и испещренная шрамами, грубо обхватила мою талию и легко приподняла меня, как перышко. Я вскрикнула от неожиданности, повиснув в воздухе. Его пальцы жгли кожу, оставляя на ней красные следы.

— Бойся, — просипел он, прижимая мое тело к своей груди. От него пахло дымом, потом и мужской силой. — Бойся и трепещи. Ты теперь собственность клана.

Он не был нежен. Его поцелуй был грубым и требовательным, больше похожим на укус. Клыки больно царапали мою губу, и я почувствовала солоноватый вкус крови. Я пыталась вырваться, оттолкнуть его, но мои руки беспомощно скользили по буграм железных мускулов. Это лишь заставляло его рычать глубже, сильнее прижимая меня к себе.

Он говорил на своем гортанном языке, и я не понимала слов, но смысл был ясен и без перевода. Это были властные команды, одобрительный рык, когда я издавала какой-то звук, и утробные фразы, которыми он, должно быть, описывал добычу.

Нервный перешепот и одобрительное ворчание его братьев, наблюдающих за действом. И мое собственное прерывистое дыхание, в котором уже не было места страху, а было лишь ошеломление от мощи, с которой меня ломали и перекраивали.