– Да, – пыхтя, отозвалась, – Ирина Львовна несколько раз кого-то шугала…

– Вот видишь! Маш, потом все расскажу и объясню. Готова?

– Готова, – откликнулась девушка, показываясь в гостиной. Из обзаведшейся женственной фигурой Марии мальчик вышел не очень, вся надежда на темноту и мешковатую куртку. Будем надеяться, приготовленной маскировки хватит.

– Присядем на дорожку? – предложила она.

– Присядем.

Усевшись на диване, взглядом обвел покидаемое помещение, вспоминая, все ли взял? Квартиру и лавку я продал, но в договоре ни слова не говорилось об обстановке и личных вещах. Понятно, что за короткую насыщенную неделю перетащить все через оборудованный Крестом или кем-то до него потайной ход я не мог, но самые ценные экземпляры хранились теперь в запароленной банковской ячейке, дожидаясь более спокойных времен. Туда же переехали раритеты из библиотеки дяди Жоры. Аренда хранилища влетела в копеечку, но продажа любой вещицы из сохраненного барахла оправдает все траты.

Ёпта! Подпрыгнул на диване и тенью метнулся в покинутую спальню. Идиот! Как я мог забыть?! Бомба!!!

И под кроватью, и под столом, и в шкафу – больше спрятаться громоздкому чемодану негде – бомба отсутствовала.

– Потерял что-то? – спросила Мария, наблюдая из дверного проема за моими метаниями.

– Да. Веру в любовь, – зло отозвался я на ее вопрос, – Не находила?

– Н-нет… – моей мрачной шутки Машка не оценила.

– Ну и пес с ней!

Пробираясь под прикрытием накрапывающего холодного дождика темными подворотнями к вокзалу, остановился у неприметного домика. Согласно разработанному плану здесь следовало подкинуть во двор прощальный подарочек Мирзоевым, получившим расчет рано утром в день найма Христ. Простой «огневичок», предназначенный вызвать пожар с задержкой в несколько часов, в переносном смысле жег руки, но, стоя в тени ворот покосившейся халабушки, я никак не мог решиться забросить грубо сляпанный артефакт на худую крышу.

– Мы кого-то ждем? – шепнула из-за спины несостоявшаяся жертва козней одного маленького семейства. Семейства, ставшего для меня символом всего грязного, что есть в мире. Даже их фамилия из раньше нейтрально звучавшей стала ассоциироваться с мерзостью!

Искусственная попытка накрутить себя ожидаемого отклика в душе не нашла. Какая-то мутная пенка поднялась, но вовсе не испытываемое раньше справедливое негодование. Мало ли грязи я видел и еще увижу?

– Петь, – снова раздался тихий шепот из-под мышки, – Тебе опять плохо? Живот болит? Голова кружится? – прохладная ладошка коснулась лба, загоняя поднятую пену обратно.