Бухта изменилась с вечера: теперь ее всю, сколько хватает глаз, пятнают цветы парусов.

— Вот и дождались, — говорит Форлемей. — Шиммерийцы прибыли. Здравствуйте.

* * *

Как выглядит триумф? Менсон Луиза рода Янмэй всегда хотел знать это.

Он испытал в жизни все — от алмазных вершин почета до унижения более смрадного, чем жижа в выгребной яме. Но вкуса триумфа не пробовал никогда. Много лет назад, когда еще не носил колпака с бубенцами, он надеялся испытать этот вкус. Теперь Менсон лишился амбиций. Увидеть чужой триумф — было бы вполне довольно для дворцового шута.

Он сказал владыке:

— Возьми меня с собой, возьми, возьми! Покажи триумф. Тррриумф!

От возбуждения Менсон тряс головой, издавая тонкий серебристый перезвон.

— Что ж… — Адриан помедлил. — Полагаю, ты имеешь на это право.

В октябре восемь полков Южного искрового корпуса выступили из Фаунтерры на юго-запад, вдоль рельсовой дороги к Сердцу Света. Мир покрывался октябрьским дождем, словно мешковиной. Солдаты кутались в плащи, прятали головы в капюшоны. Ни блеска кольчуг, ни пресловутых алых рубах, ни грохота шагов — дорожная грязь сглотнула все. Однако шуту войско виделось огромным полотнищем красной ткани. Туго натянутое поверх дороги, это бесконечное знамя слегка подрагивало от ветра, шло величавыми волнами. Ни один фут земли не проглядывал сквозь него — до того плотной была ткань. Когда Менсон всматривался, становились заметны золотые нити, вплетенные в штандарт. Они расходились паутиной от центра к краям, можно потянуть за нити — и край ткани подберется, отогнется угол, повернется полотно. Впрочем, всех сил Менсона не хватило бы, чтобы дернуть хоть одну такую нить.

Менсон был молчалив и все думал о триумфе. Он едва представлял, где находятся север и юг, но хорошо знал, что с севера движется на Фаунтерру другое войско — оно казалось Менсону черным облаком с багровыми пятнами птиц. Имперское знамя, будто гонимое тем же ветром, что и облако, уносилось на юг от столицы. Странное и тревожное чувство рождалось у Менсона: будто владыка бежит от триумфа, а не навстречу ему. Шут не говорил об этом, только терзал от беспокойства свою шляпу. Подобно зеркалу, он отражал состояние Адриана, а тот был хмур и сер, как камень.

За неделю войско достигло залива Мейсона. Шут не любил названия, созвучного с его именем, и предпочитал говорить, как говорят в простонародье: Крайнее Море. Край Земель Короны, край цивилизации, край мира и покоя. По ту сторону Крайнего Моря лежит Литленд, охваченный войной.

Огибая море, армия двинулась вдоль берега на запад и вступила в герцогство Надежда. Леса, которыми изобилуют Земли Короны, сразу исчезли — будто кто-то отсек их одним взмахом огненного меча. По какой-то причуде климата граница герцогства была пугающе явной: рощи, поля, деревни, затем гряда каменистых холмов — и за нею безлюдная прерия. Существовало объяснение, Менсон знал когда-то… Не то граница бассейна Ханая, не то влияние сухих ветров из глубины материка… Здесь росли только кустарники да кривые деревца с плоскими, будто крыши, кронами. Они не сбрасывали листву: западные ветры приносили тепло, здешняя зима напоминала октябрь в Фаунтерре. Гвардейские лошади выедали подчистую всю зелень, какую встречали. Солдаты вырубали стволы на костры. Войско оставляло по себе редкие тощие пеньки, огрызки кустов, да жирный след из навоза. Быть может, если случится новая война, а потом одна и еще, то армии наносят достаточно удобрений, и пустыни Надежды превратятся в сады. Впрочем, Менсон не раз видел, как сады превращаются в пустыни, и никогда — наоборот.