— Глядите, голубь! — сказал Весельчак, тыча пальцем в окно.

— Два, — удивился грей.

Две белых птицы перешагивали по жерди, подергивая крыльями после полета.

— Красавицы мои! — воскликнул птичник. — И откуда вы прибыли, такие чудесные?..

Он надел халат, зачерпнул немного зерна. Вышел и скоро вернулся, неся на руке обоих голубей. Младший птичник помог ему: отвязал от лапок восковые сверточки, сломал печати.

— Эй, эй, ты это… не читать! — прикрикнул грей.

— Да кто ж читает? — отмахнулся младший. Сунул обе ленты в конверт, надписал время. — Держите, сударь, несите своему хозяину.

— Не хозяину, а миледи. Она за почту ответственна, ясно?

При этих словах грей глянул на Весельчака, а тот на Джо, и общий ход мысли стал очевиден: в голубятне тепло, есть чай и нет войны, неохота никуда идти.

— Я сам отнесу, — сказал Джоакин, запахнув плащ.

Парк выглядел пустыней: безлюдные дорожки, голые костлявые деревья, цветники под снегом. Тихо, бело и как-то по-особому холодно. Джо даже замедлил шаг, чтобы причувствоваться к этому странному морозцу. Обычно стужа кусает за нос, щеки, ладони, если ты без перчаток, — словом, первым делом грызет непокрытую кожу. Но сейчас иначе: не на шкуре холод, а внутри — под ребрами, в легких, в сердце. Парень прислушался к себе и понял одну штуку: по правде-то не сейчас возник холод, а давно уже был. С того самого дня, как приходил он к герцогу просить за миледи. А в столице сделался особенно силен — будто метель мела в груди, выдувая последние крохи тепла.

Отчего так? Джо мало что понимал в жизни, но сейчас знал ответ: потому, что он чужой среди северян. Не такой, не здешний, бродяга. Как бы хорошо ни сражался — даже если бы ему дали сражаться — он все равно не будет нужен, не станет своим, никто не назовет его братом. Меж северянами есть какое-то свое, лишь им понятное родство, в которое Джоакину не влезть. Потому с ними холодно. Одиночке всегда холодно в чужом городе.

Среди полутысячного отряда были только два человека, с которыми Джо чувствовал душевное тепло. Один — Весельчак, безнадежно хмурый путевец, сельский мужик, скверною шуткой богов закинутый на войну. Второй — герцогиня Аланис Альмера. Любил он ее, как прежде? Не как прежде, совсем иначе. Он не понимал ее — но и не нужно. Он сознался себе, что не понимает, и стало легче, светлее. Она стояла на другой ступени, Джо признал, наконец, и это. В его чувствах стало куда меньше страсти, зато больше — сердца, души. Теперь, как никогда, Джоакин ощущал нить, связавшую его с леди Аланис. Даже не нить — целый канат сплелся изо всего, что было между ними. Канат был упругим и теплым на ощупь. Джоакин знал, что и Аланис чувствует связь.