– Знаю. Только вот им, – Зоэ показала не самый приличный жест и подмигнула гостю, окончательно себя уверив: этот нэрриха странный, и говорит он слова, которые вызывают боль… а только пусть так, эти слова – правда! И сам рыжий сын ветра – не худший из нелюдей и людей. – Не ври мне, что Ноттэ нет. Говори толком, с чем явился.

Гость расхохотался, отстучал дробь ладонями по штанам. Мокрым насквозь: дождь-то за окном неуемный, осенний. Пошумев, гость притих, задумался. Потом негромко, скороговоркой, морщась и глотая подробности, как яд – с отвращением и вынужденностью – изложил историю танца на острове, грозового шквала и отданного долга.

– Эй, насчёт Ноттэ… ты ведь немножко прав, тот сон про мотылька… Значит, не сон. И мне никто не сказал? – испуганно прошептала Зоэ.

– Очнись, наивная, кто б стал говорить? Вион едва ветер с запада унюхал, прыгнул на коня и понёсся махом – к Оллэ в ученики! Это-то ты заметила, нет его во дворце, – скривился гость.

Зоэ дернула плечом и смолчала. Еще как заметила! Возразить нечего: обидно, а ещё на душе тускло от упоминания знакомого имени. Вион обещал не бросать, говорил – буду рядом. Как сейчас помнится: в последний раз Вион явился вон из той двери. Вбежал запыхавшийся, просиял восторженной улыбкой, схватил рапиру, невпопад кивнул на вопрос – и сгинул. Только к вечеру и удалось разузнать: ускакал из столицы, никому и словечка не объяснив.

Тогда Зоэ от огорчения стала неразговорчива, королева заметила – и холодно, сухо усмехнулась.

– Нэрриха, куколка, за то и зовутся нелюдьми, что ровней нас не числят, – без раздражения отметила Изабелла, гладя по голове. – Все они вроде башмаков, на одну колодку пошиты, как по мерке. А внешние отличия – только узорчики и бантики, обман для глаз. С кем ни поведись, мозоли неизбежны…

Зоэ удивилась сравнению нэрриха с обувью, но возражать не стала. От предательства Виона было именно такое ощущение – саднящего крупного мозоля. Вион сгинул, а боль осталась надолго. И новую дружбу примерять сделалось сложно: недоверие мешало, как мозоль.

Дверь качнулась без шума, в проеме возник юный нэрриха. С тихой улыбкой глянул на названую сестру, затем на гостя – уже без приязни, с каким-то подслеповатым прищуром недоумения. Так он смотрел почти всегда на новых людей: будто против солнца стоит и видит их не вполне отчетливо. Рыжий плечистый гость хмыкнул, схватил кубок, выхлебал вмиг и приглашающе махнул.

– О! Ты кстати. Я Кортэ. Ты уже выбрал имя? – гость оживился до розовости щек, заметив движение подбородка, мало похожее на кивок, слишком скупое. – Надеюсь, в святые не лезешь и вином не брезгуешь? Иди сюда, обмоем. Сидр здесь есть? Да ты толковый младенец! Тащи, и побольше, я пока что схожу за подарком. А вообще-то у меня тоже сидр есть. Я крепко к нему пристрастился.