— Лука, ты что творишь?

Нагой Кысей прошлепал в гостиную, оставляя за собой мокрые следы. Его грудь выглядела кошмарно, как будто он пытался выцарапать на ней священный символ. Я едва сдержала стон, закрывая лицо руками, чтобы скрыть гримасу боли. Клятая бесконечность пылала и на моей груди.

— Ты испугался? — двинулся ко мне инквизитор. — Но я не собирался…

В этот момент в дверь постучали, а следом, не дожидаясь разрешения, в комнату просунулся офицер Матий с довольной ухмылкой, которая, впрочем, мгновенно сползла, уступив место изумлению.

— На мальчиков потянуло? — присвистнул сыскарь, окидывая взглядом голого инквизитора, который спешно искал, чем прикрыться, и меня, испуганно дрожащую и съежившуюся в комок. — Не ожидал я от тебя такого, пушистик, не ожидал…

Я поставила перед ними бутылку вина и, обиженно хнюпая носом, удалилась в другую комнату, правда, неплотно прикрыв за собой дверь, чтобы слышать разговор.

— Хм… А что тогда? Месть отвергнутой девицы? Привратник сказал, что нашел тебя голого, привязанного к кровати и…

— Уймитесь, офицер. Я не собираюсь с вами обсуждать произошедшее.

Звук разливаемого по бокалам вина и тихий смешок сыскаря.

— Титька тараканья, если бы ты был девкой, я б решил, что тебя снасильничали…

— Заткнитесь!

— Ша, тише! Сядь. Я ж разве сомневаюсь? Видел, что не девка, видел…

— Офицер! Вы пришли с новостями про Вырезателей или как?

Было слышно, как Матий довольно крякнул, глотнув вина.

— Мы взяли всех, кроме главаря. Того, с пробитым глазом.

— Как это возможно? Я видел его труп. И вы видели.

— Ну да… А в замке он был живой, зуб даю. И с глазом у него все было отлично. Поэтому я к тебе и пришел. Побудь на допросе у захваченных недобитков, лады? Послушаешь их, может, тебе что дельное придет в голову… Если это колдовство, то без твоей помощи никак… Только не надо притаскивать с собой эту лысую хамку… Терпеть ее не могу.

— Госпожа Чорек в сане, в отличие от меня…

Я раздраженно почесала грудь и обомлела. На руках осталась кровь. Торопливо подскочила к зеркалу и рванула на себе рубашку. Клятый символ кровоточил, как будто Кыся полосовал лезвием не себя, а меня…

Инквизитора здорово развезло. Он упрямо доказывал офицеру, что поймает всех колдунов, сжимал кулак и подсовывал его под нос Матию, показывая, где они все у него будут, а потом порывался куда-то идти… Сыскарь соглашался, усаживал его обратно и подливал еще вина, выпытывая подробности. Но даже в пьяном угаре Кыся мужественно молчал про учиненное над ним насилие, только твердил, что полюбил чудовище и теперь сам стал чудовищем… Еще он продемонстрировал офицеру царапины на груди и заплетающимся языком выдал проповедь на тему прощения грехов как высшей милости Единого, под конец погрузившись в сложные философские измышления, что лучше — сжечь еретичку на костре или заставить ее искупать грехи… Тут офицер необычайно воодушевился и стал настаивать на втором варианте, уговаривая Кысеньку выдать преступницу, то бишь меня, ибо время не терпит, отечество в опасности и всякое такое…