Я еле удержалась от улыбки.

Разумеется, время от времени они интересовались моим успехами на ученическом поприще, пытались выведать о моих взаимоотношениях с мастером… Пока не услышали, как я называла его совсем неприличными словами, не подобающим благородным эдель, когда корпела над особо заковыристым заданием, обложившись справочниками и учебниками.

И вроде бы все налаживалась, все было хорошо и жаловаться не на что. То ли я отвыкла от спокойной жизни, то ли еще что, но все равно какое-то беспокойство подтачивало благостную картину.

Каждый раз, когда я открывала почтовик, сердце как будто тисками сжималось и холодели руки. Плохих вестей от родителей не было. Впрочем, как и хороших. Письма были странными… И вроде бы мама все также интересовалась моими делами, и вроде бы все также же рассказывала о своем, но все равно как будто что-то поменялось. Она выспрашивала меня о Геделриме, сначала понемногу, и мне казалось, что ей интересно как я тут обустроилась. Потом расспросы стали более подробными. Я решила, что они собираются перебраться сюда. И мне бы радоваться… В ответ вопросы: «Вы что, хотите тоже здесь обосноваться, когда все уляжется?», я получала: «Мне же нужно знать, как ты там, дочь». Сомнение грызло меня изнутри, не давая покоя, а недоверие обижало. Возможно, мама не хотела обнадеживать меня раньше времени, тем более с мятежниками все еще ничего решено не было — они затаились и вылавливать их стало тяжелее. А возможно они еще и сами не определились — ехать сюда или нет. Но ведь поделиться планами можно было?

Папа же тоже стал иногда слать мне послания. Про себя ничего не писал: узнавал лишь как я. Интересовался, чем я занимаюсь, раз живу теперь самостоятельно, да еще и подопечный у меня появился. Позже я поняла: он откуда-то знает, что я теперь уже без блокировки и решила освоить магию. Сначала нехотя, а потом уже больше раскрываясь отцу, я поделилась с ним своими достижениями. Он хвалил и явно радовался за меня. Ни одного слова упрека, что, дескать, не женское это дело, мне не было адресовано. Хотя когда я об этом заикнулась маме, она была категорична: такое занятие мне ни к чему, хватит мне и видения. Почтовик был отцовским, поэтому и получалось, что письма сначала проходили через его руки. Маме я писала одно, папе другое, и судя по тому, что мама так и не узнала о моих успехах на этом поприще, папа с ней не всем делился. Я начала вносить разлад в собственную семью. А мне всего лишь хотелось, чтобы родители за меня радовались.

Брат тоже не обделял меня своим вниманием, вот только оно было… односторонним что ли. Он рассказывал о себе, а обо мне уже не особо интересовался. А началось это после того, как я сообщила о том, что у меня появился Данфер. Возможно, он так проявлял ревность. Но ведь он мой брат — один единственный, родной. Мне очень хотелось, чтобы он меня понял, но мы, наоборот, начали отдаляться.