болезнью или увечьем. Я не хочу сеять смерть, я хочу её побороть.

— Некромант.

— Да! Да, я некромант, технически. Но я не один из тех глупых типов, которые поселяются на

кладбищах, чтобы поднять армию мертвецов. Вы когда-нибудь видели армию мертвецов? Куда

дороже, чем армия живых людей, а толку от них ещё меньше. Ходячие развалины: пройдут десять

миль, и ноги отрываются. Наполеон бы одобрил — такая армия действительно марширует на своих

животах. Пока и те не отвалятся.

Это мне не интересно. Я хочу помешать смерти. Я хочу... ну, за неимением слова получше,

вылечить её. Разве это плохо? Можете посмотреть мне в глаза и сказать, что в вашей жизни не было

такого времени, когда, будь у вас силы, вы не подняли бы кого-то из мёртвых? Не в виде упыря или

чудовища, а точно такими же, как и раньше? Тёплыми, живыми, способными дышать, смеяться? —

Барроу неожиданно понял, что Кабал хочет вызвать в нём сочувствие. — Можете сказать, что не было

такого времени, когда вы всё бы отдали, лишь бы разбудить их и лишь бы они по-прежнему были

рядом?

Барроу подумал о холодном октябрьском дне пятнадцать лет назад и сказал:

— Надо принять смерть как есть.

— Нет! — взревел Кабал во внезапном порыве ярости, от которого Барроу отступил назад. —

Не надо! Я не буду!

Он сунул руку в пиджак и достал листок бумаги, какой-то контракт. Он потряс им перед

Барроу.