Егор глубоко вдохнул, шумно выдохнул и сжав под столом кулаки, твердо произнес, глядя прямо в глаза Ричардсу.

— Я требую, чтобы мне назначили защитника. Все дальнейшие разговоры буду вести только в его присутствии. А также, я требую, чтобы вы сообщили руководству Академии Грайн, что их студент незаконно задержан по липовому обвинению и содержится в изоляторе без оснований.

— Это все, что вы хотите сказать? — мягко, даже можно сказать, ласково, спросил Ричардс.

— Это все! — твердо ответил Егор.

— Что ж, — страж резко захлопнул папку с бумагами, в которую так ни разу и не посмотрел, за время допроса и, тяжело опираясь на руки, поднялся, — воля ваша, господин Гардов, воля ваша. Как бы не пожалеть потом.

Дверь уже почти родной камеры захлопнулась с громким лязгом, звякнул энергетически усовершенствованный замок, послышались удаляющиеся шаги конвоира. Егор стоял в центре, глядя перед собой невидящими глазами. Не двигался. Только кулаки сжимал с такой силой, что пальцы свело судорогой, да дыхание с хрипами вырывалось из чуть приоткрытого рта.

Злость. Она ослепляла. Повисла перед глазами красной пеленой. Кипятила кровь, разгоняя ее по венам огненной лавой.

Ненависть. Эта была еще сильней. Еще необузданней. Она рвалась на волю, стремилась выплеснуться, отравить собой все вокруг. Заставить пожалеть. Отомстить. Броситься на обидчиков, уничтожить их. Рвать ногтями и зубами чужую плоть, пить теплую кровь, заглянуть в стремительно затухающие глаза врага, чтобы удостовериться в своей победе.

Обреченность. От нее было не так просто отделаться. В отличие от двух старших сестер, что открыто и бурно проявляли свой непокорный характер, она заползала в душу медленно, неторопливо. Сворачивалась склизким холодным комком внутри, отравляя внутренности одним лишь своим присутствием.

Егор понимал, что положение его незавидно. Осознавал это, чувствовал всеми фибрами своей души. И так же ясно видел, что ничего-то он не может поделать. Вот совсем ничего.

Мозг лихорадочно просчитывал все варианты, подкидывал лазейки, иной раз и вовсе уж нереальные, сам их и отвергая. А сердце чувствовало беду.

И снова в груди заклокотала злость, приправленная изрядной порцией обиды.

Почему? Почему именно он?

Справедливость? Егор понимал, что ему не стоит на это даже надеяться. Не в его случае. Не с его везением.

Можно было бы, конечно, побарахтаться. Попытаться оправдаться. Только, что в том толку? Не поверят. Даже слушать не станут. Вспомнят об отце…

Последняя мысль больно резанула по сердцу. Пронеслась горячей волной, ослепляя, лишая здравого смысла, отрывая от реальности и с головой окуная в бурлящую волну неповиновения, злости, ярости…