– Магия взяла.

– Ну, спасибо, что не правую. – Саграмор повернул клинок к свету, убедился, что ржавчины не осталось, наклонил голову, прислушался, но тишину нарушал только плеск волн.

– Не следовало мне приходить, – помолчав, посетовал он.

– Почему? – удивился я. Нумидиец в жизни не уклонялся от битвы.

– Они небось за мной увязались, – объяснил он, кивнув на запад, в сторону врага.

– Да они наверняка и без тебя знали, куда мы направляемся, – успокоил я нумидийца. Хотя – если, конечно, Мерлин не проговорился Нимуэ о Камланне! – скорее всего, Мордред и впрямь поставил нескольких легковооруженных всадников следить за Саграмором, и эти разведчики обнаружили наше укрытие. В любом случае судить да рядить было поздно. Люди Мордреда знали, где мы, и теперь все зависело от того, кто успеет раньше: Каддог или враг.

– Слышишь? – окликнул меня Гвидр. Он был в доспехах; на щите – Артуров медведь. Гвидр явно был как на иголках, и не диво: ему предстояла первая в жизни настоящая битва.

Я прислушался. Шлем, проложенный кожей внутри, заглушал звуки, но наконец и я расслышал глухой стук подков по песку.

– А ну пригнись! – рявкнул Саграмор, одергивая не в меру любопытных, что порывались выглянуть за гребень дюны.

Лошади галопом скакали по взморью, а нас заслоняла дюна. Цокот копыт приближался, нарастал до оглушительного грома; мы крепче перехватили мечи и копья. Навершием Саграморову шлему служила оскаленная лисья морда. Я глядел на лису, а слышал лишь надвигающийся грохот. Припекало, по лицу моему струился пот. Кольчуга казалась невыносимо тяжелой, ну да так оно всегда и бывает, пока битва не начнется.

Первые всадники пронеслись мимо, и тут со взморья донесся голос Артура.

– Вперед! – воззвал он. – Вперед! Вперед! Вперед!

– Пошли! – завопил Саграмор, и мы устремились вверх по склону.

Ноги разъезжались на песке; казалось, до вершины мне в жизни не добраться, но наконец мы перевалили через гребень и ринулись вниз, на взморье, в общую свалку, туда, где кони месили копытами плотный влажный песок. К тому времени Артур уже повернул вспять и его тридцать человек сшиблись с преследователями, что числом превосходили Артуровых копейщиков в два раза. Но теперь враги увидели нас – мы бежали прямо на их фланг, – и самые благоразумные тотчас же развернулись и галопом помчались на запад, от греха подальше. Большинство остались и приняли бой.

Я проревел вызов, принял удар копья точно в середину щита, полоснул Хьюэлбейном по задней ноге лошади, подрезая сухожилия, и, едва конь завалился в мою сторону, с силой рубанул Хьюэлбейном всадника по спине. Тот взвизгнул от боли, я отпрыгнул назад; всадник и конь рухнули: копыта, кровь, песок – все смешалось в кашу. Я пнул дергающегося врага в лицо, заколол его Хьюэлбейном, затем, отведя меч назад, ударил снизу вверх очередного растерявшегося всадника, что попытался было ткнуть меня копьем. В ушах звенел жуткий боевой клич Саграмора; у самой кромки воды Гвидр пронзил упавшего копьем. Враги кинулись наутек – погнали коней через отмели, где отступающая вода, взбурлив, затягивала в себя песок и кровь и уносила их назад, в волны. На моих глазах Кулух направил коня прямо на врага и голыми руками выдернул всадника из седла. Тот попытался встать, но Кулух широко размахнулся, поворотил коня и вновь рубанул сверху вниз. Немногие уцелевшие оказались в ловушке между нами и морем – мы безжалостно вырезали их всех. Умирающие лошади визжали и молотили копытами. Волны окрасились розовым, а песок почернел от крови.