До сих пор он всегда покидал Убежище только одним способом.

Улёгшись в гнезде из всевозможных покрывал и съев Пепел Шахор, поданный Тульпой. Очередное лекарство. Похожее на простой толчёный уголь, который всегда нужно было запить густым киселём с запахом трухлявого дерева.

Ингвар потёр зубы, когда проснулся.

Слюнявый палец выпачкался в чёрных разводах угля.

Как могли наяву оказаться следы принятого во сне угля?

Как-то, значит, он мог овеществлять придуманное?

Или проносить в себе иллюзии в реальный мир?

Или, лучше сказать, переносить что-то из одного сна в другой сон?

Неужели были правы те, кто говорил, что весь наш мир и все люди в нём есть только сон Матери Драконов, и реален лишь лучик её света, который, по сути, и есть всё остальное.

Ингвар много раз делился мыслями с Тульпой, и они рассуждали о том, что есть мир, и что есть оргон.

Реален ли сон?

Реален ли не сон?

Почему колдуньи рождаются куда чаще колдунов?

Где проходит грань предчувствия и простой тревоги?

Тульпа называла такие беседы размышлениями о снах бабочек.

За трубкой и за чаем они вели их часами, неосмотрительно расходуя те запасы оргона, которые должны были понадобиться Тульпе, чтобы обеспечить Великану прыжок. Казалось, они болтали целыми днями, пока в его темнице проходили считанные минуты. И он любовался.

Ею целиком.

Её частностями.

Фрагментами Тульпы: её словами, её шеей, её волосами, тем, как она убирает локон за ушко, и тем, как смеётся над его шутками.

А потом Тульпа замирала, отстранялась, иногда склонив голову набок, будто прислушиваясь к чему-то, к какому-то внутреннему голосу. Грустнела. Тускло сообщала, что пора принимать Пепел Шахор.