Он засыпал.

Она сидела рядом.

Иногда держа его за руку, иногда что-то рассказывая, иногда, плотно закрыв дверь, оставляла его.

Но как бы крепко ни сжимал её пальцы, как бы сильно ни противился сну, он неизменно соскальзывал в небытие, срывался, как скалолаз, который едва успевает понять, что опоры под ногами больше нет.

Нинсон оставался один. Приходил в себя в яви, больше похожей на дурной сон. Укутывался в дряхлую попону, бережно перебирал каждое слово, каждый жест и каждый миг, каждую оброненную фразу, но не вслушивался в смысл — смысл был в Тульпе.

И чужие слова, пусть и точно такие же, но вложенные в чужие уста, были бы лишь шумом. Тогда как произнесённые голосом Тульпы, они становились музыкой.

И он точно знал, что и она так же видела его. Так же он был музыкой для неё. Его слова не могли быть заменены ничьими чужими, пусть и состоявшими из тех же звуков.

И наверное, так и должно быть, когда беседуешь сам с собой.

И наверное, от этого и должно быть грустно.

И наверное, и наверное, и наверное…

Ингвар намеревался выйти с книгой, которую сжимал в руке. То был том с чистыми страницами и грифель, чтобы вести дневник, невидимый для стражников, как невидима для них была Тульпа и свет её люмфайра.

Но существовали определённые правила, которые втолковывала женщина.

Снова и снова, уже не зная, как объяснить простые вещи упрямому колдуну.

— Послушай. Ты действуешь из одного только упрямства. Но мне нужно, чтобы ты меня понял. Услышал меня, Ингвар!

— Я слушаю, — жёстко сказал он, набычившись, разгоняя в танджоне белый оргоновый ветер.

Призрак фамильяра прятался и шипел, старался отогнать женщину, но сам прятался за Ингвара.

Тульпа сглотнула, громко, смешно, как нервничающая перед ответом ученица, но голос её был твёрд, а взгляд внимателен:

— Ты сомневаешься в том, что происходящее реально. Зазор в твоей уверенности, в том, где проходит граница между сном и явью — это и есть та щель в камнях, сквозь которую прорастает колдовство. Оно вечное, как цветы. Но и хрупкое, Ингвар, неужели ты не понимаешь? В какую бы сторону ты ни колыхнул эту уверенность — цветку конец.

— Я слушаю,— выдохнул он, расслабив плечи, отпуская оргон по телу.

Тульпа продолжала уже гораздо спокойнее, не заламывая рук: