Она смотрела огромными чёрными глазами.

Теперь, когда она не пыталась контролировать себя, бровь совсем уехала наверх.

— Как? Откуда вы всё это знаете?

Вместо ответа Ингвар усмехнулся мудрой улыбкой тысячеликого героя.

Он всегда так усмехался, когда говорил от лица таинственного отшельника в разыгрываемых с баронскими детьми пьесах. Ну что он ей скажет?

У всех женщин, если не с двенадцати, так с пятнадцати лет, сердце или находится в трепетном предчувствии, или разбито, или окрылено. Не так уж много вариантов. И глаза либо светятся радостью, либо плещутся болью. И радости в этой девочке видно не было.

Со взрослыми угадать чуть сложнее. Там усталость напополам с сожалением разбавляет яркие краски мутной водичкой. И радость за того, кого любит, светится пуще, чем за себя. И боли за детей женские глаза могут уместить куда больше, чем за себя. Но Нинсон видел её грудь и живот и знал, что у этой девочки не было детей. Стало быть, разбитое сердце и страдающая инь.

— Вот и наставница так говорит… Что я пойму, что не зря.

Ингвар порылся в сумке и достал обрывок верёвки. Протянул.

— Это для волос. Как тебя зовут?

Девочка поколебалась недолго. И с ответом, и с подарком.

— Не надо. Уберите. Я лесная тень. У меня нет имени этой ночью.

То ли жреческое, то ли колдовское посвящение. Ингвар много знал и о жрецах, и о колдунах. Наверное, много по меркам мирянина и пустышки. Но об их посвящениях и переходах он располагал только домыслами и слухами. Это информация внутреннего круга. Её нельзя подслушать в трактире или обменяться со странствующим сказителем.

Это была сакральная и цеховая тайна одновременно.

— Ну… У всех свои секреты. Я тут тоже в некотором роде инкогнито.

— Да уж. Наслышана.

— Про меня знают все встреченные люди. Буквально. Все.

— Ну, тогда какое же это инкогнито? — с сомнением уточнила лесная тень.

Ингвар чуть не ответил: «Такое вот, яньское!»

— Ты просто входишь в круг избранных.