У Лой вырвалось яростное шипение. Как она смеет, кем бы ни была!..

Шаг – взмах – бабульку отбросило, да в самую середину очень удачно случившейся лужи.

– Никто не смеет чернить Владыку, – бросила на прощание Кошка.

И старушенция на удивление всё поняла. Выбралась на сухое место, с ужасом поглядела на Лой и припустила прочь с такой прытью, что наверняка побила все местные рекорды.

– Виктор. Пожалуйста. Вернись ко мне. Вернись, ну пожалуйста!..

Не отвечает. Не двигается. Лой словно окатило ледяной волной – а что, если уже поздно?..

Что делать, что делать?!

Она лихорадочно озиралась.

И тут кто-то по-хозяйски положил ей руку на плечо.

– Шо, принял на грудь твой?.. Ну и пусть дрыхнет, пошли с нами, мы тебя не хуже обнимем!..

Те трое. Явились.

Ощерился рот с золотым зубом. Папироска дымит, сдвинута в угол презрительно кривящихся губ.

– Пошли, пошли, нечего тут ломаться. Твой-то пусть проспится спокойненько. Кошелёк только забери, – глумливо бросил другой, в пиджаке.

Третий просто загоготал похабно.

Лой Ивер чуть-чуть сощурилась. Самую малость. Но те, кто её знал, тут же бросились бы без памяти наутёк.

А в следующий миг забормотала, жалобно и жалко, пятясь и прижимая руки к груди:

– Мальчики, ой, вы что, мальчики, да что вы, да зачем же вы?..

И одновременно глаза её, плечи, руки, бёдра проделали какое-то очень сложное, мгновенное, слитное движение. Движение, что сводило с ума.

– Ах, сучка!.. – тот, что в кепке, выплюнул папиросину. – Ну, сейчас мы тебя…

Яркий день. Сквер, где играют дети. Распахнутые по летнему времени окна. Куча свидетелей. Множество любопытных взглядов. Те же старушки на лавочках – но у троицы глаза мигом налились кровью.