— Сколько тебе тогда было? — прищурился Колер.

— Пятнадцать, — призадумавшись, отозвался Киллиан. Бенедикт кивнул, но не озвучил никаких выводов.

Харт, качнув головой, продолжил рассказ.

— В свои изыскания я погрузился всецело. Обучение шло довольно медленно. Деревенский староста и сам был не шибко грамотным, однако кое-чему я у него научился. Поначалу в библиотеке пришлось брать тексты попроще, но через некоторое время я сумел бегло читать и мифы о данталли. Информации было немного. Что-то я расспрашивал, что-то узнавал из книг. Оливер и Марвин тем временем продолжали осторожничать и вести себя тихо, и я рассудил так: если они впрямь данталли, эта их скрытность и отстраненность понятна и обоснована. Поймите меня правильно, Бенедикт, мы все же вместе росли, и ненависти я к ним не испытывал, — Киллиан печально усмехнулся. — Сейчас, наверное, произнесу то, за что сам могу оказаться на костре.

— Удиви меня, — хмыкнул Бенедикт.

— Веди они себя, как люди… я бы ни за что их не выдал, никому бы никогда не сказал. Они были моей семьей, Бенедикт, и я не желал им смерти. План казнить их зародился у меня даже не в первый год, когда я понял, кто они такие. Если б только они вели себя, как люди! Но… они не вели.

Лицо Киллиана подернулось тенью. Колер качнул головой.

— К счастью для нас обоих.

Молодой человек вопросительно приподнял бровь, и Бенедикт усмехнулся.

— Не хотелось бы казнить столь перспективного служителя Культа на костре за пособничество данталли. А ведь именно это я бы и сделал, веди твои братья себя, как люди.

— Для этого вам нужно было бы сначала приехать в Талверт, — осклабился Киллиан. Бенедикт махнул рукой.

— Вернемся к сути. Когда же зародился твой план о казни?

— Когда я услышал один разговор. Однажды, проходя мимо комнаты братьев, я услышал, как они шептались. Знаете, о чем они говорили? — Киллиан невольно сжал недавно порезанную руку в кулак. — Они смеялись над тем, как легко управлять нашей матушкой. Говорили, что марионетка вышла податливой и послушной. Упоминали они и обо мне, правда, я так понял, что ко мне применили свои силы лишь единожды — в тот самый день, когда Оливер разбил колено.

Бенедикт тяжело вздохнул, невольно припоминая свою историю встречи с первым данталли, и покачал головой.

— Тогда ты решил их уничтожить?

— Тогда я решил всегда иметь при себе красное. Уже на следующий день, когда я вышел на улицу в красной рубахе, Оливер и Марвин едва не оскалились от злости. Они щурились и морщились, пытаясь меня рассмотреть, но, похоже, не могли. Иногда я стоял прямо в дверном проеме их комнаты, и они не сразу замечали меня, — Киллиан помедлил, вспоминая явно один из самых тяжелых моментов в своей жизни. — Решиться на убийство было непросто, мы ведь двадцать лет прожили под одной крышей. Я не представлял себе, как осуществлю свое намерение, но знал, что должен это сделать: Оливер и Марвин были опасны. Я невольно начал замечать потерянный, беспомощный взгляд матушки. Искал возможности поговорить с нею, но братья бдели за этим денно и нощно. Между нами началась незримая война, и я понял, что отступать поздно: каждый из нас понимал, к чему все идет. Через неделю после своего двадцать первого дня рождения я решился и явился в дом с припрятанным кинжалом за спиной. Я не знал, насколько красный цвет лишает данталли зрения, поэтому идти с мечом тогда не рискнул. Хотел сделать все тихо, проскользнув незаметно в комнату братьев ночью, но не учел тот факт, что матушка красное видит, и она громко спросила, зачем мне оружие. А после — набросилась на меня, словно болотная ведьма, пытаясь выцарапать мне глаза. Оливер и Марвин управляли ею из дверного проема. Они даже не пытались совладать со мной сами: все делала за них… марионетка. В тот момент я понял, что данталли действительно порабощают человеческие души.