— Вы правы, нет. Мое столкновение с данталли произошло до вступления в Красный Культ. Чуть больше двух лет тому назад.

Бенедикт сделал шаг к Киллиану, воззрившись на него с искренним интересом, вконец прогнавшим призрак усталости.

— И кем же они были? Как ты их вычислил?

— Это было довольно несложно. Лучше бы мне было раньше догадаться. Сто̀ит отдать им должное, у них довольно долго получалось скрываться. Видите ли, жрец Колер, они были моими братьями.

Бенедикт постарался не подать виду, однако рука, дрогнув, невольно захотела потянуться к клинку. Несмотря на то, что молодой человек видел и носил красное, Колер после встречи с Мальстеном Ормонтом готов был поверить в любые исключения из правил касательно данталли.

Харт поморщился — чуть снисходительно — и покачал головой.

— Нет нужды тянуться за оружием, Бенедикт, я не иной. Могу доказать, порезав ладонь: именно так мне пришлось поступить в главном отделении Культа в Кроне, когда я рассказывал свою историю, — Киллиан склонил голову, хмыкнув. — Похоже, то, что я ношу и вижу красное, вас не убеждает. Предпочтете точную проверку?

— Предпочту, — холодно кивнул Колер, все же взявшись за оружие. Молодой человек остался невозмутимым. Он вытянул руку ладонью вверх и протянул ее старшему жрецу.

— Тогда действуйте. Боюсь, если я попытаюсь сделать это своим кинжалом, вы меня раньше прирежете перестраховки ради.

Колер, не отрываясь, смотрел в глаза Киллиана, бегло прочертив на мясистой части его ладони тонкую полосу. Даже в предрассветных сумерках стало ясно: кровь жреца Харта — человеческая. Бенедикт не сдержал облегченный вздох.

— Прости, — неожиданно для самого себя, произнес он. Киллиан пожал плечами.

— Ничего, я вас понимаю. При вашей репутации удивительно, что вы не решили сразу перерезать мне горло для надежности, — хмыкнул он, заставив Колера поморщиться.

— Так как же тогда эти данталли…

— … могли быть моими братьями? — с невеселой усмешкой закончил вопрос Харт, тут же снова пожав плечами. — Очень просто: они были мне не родными. Когда мне было чуть меньше года, моя мать нашла выброшенных близнецов на опушке леса и не смогла оставить их умирать. Сочла эту встречу волей богов и решила растить этих детей, как если бы они были ее собственными. Их звали Оливер и Марвин.

Харт неспешно двинулся вперед, и Бенедикт поравнялся с ним, с интересом готовый вслушиваться в каждое слово молодого жреца.

— Мои братья были эдакими образцами идеальной внешности. Рослые, крепкие, светловолосые, голубоглазые. Полная противоположность мне, — Киллиан криво улыбнулся. — Когда мы подросли, на них заглядывалась вся девичья половина нашей деревни, однако Оливер и Марвин никого своим вниманием не баловали. В подростковых играх, драках или забегах по Талверту они никогда не участвовали: всегда держались особняком, и матушка отчего-то поддерживала это их поведение. Делами по дому она их тоже не обременяла: когда я подрос, бо̀льшая часть домашних обязанностей после смерти моего отца (коего мне удалось застать лишь первые полгода своей жизни) пала на меня. Надо сказать, я особенно не возражал, хотя меня и злило, что Оливер и Марвин — более крепкие, чем я — сидят в сторонке и глядят на мои действия высокомерно, словно особы голубых кровей… — Киллиан вновь усмехнулся. — Если брать происхождение этого выражения, становится забавно, насколько я был прав.