А ведь она уже привыкла, что чуть ли не каждый вечер Борис Борисович с настороженным видом заглядывает в приемную, где за пишущей машинкой сидит его царственно-прекрасная секретарша (кладовщицей в промерзлом складе Тамара проработала три дня, потом была переведена поближе к начальству, так сказать, под бочок – во всех смыслах), и робко спрашивает:

– Тамарочка, может быть, сегодня проведем вечерок вместе?

Вообще-то этот вопрос предполагал ответом безусловное «да». Все-таки за беззаботную и сытую жизнь с прекрасным пайком и недурным окладом в восемьсот рублей в месяц (столько получают только рабочие на оборонных заводах, оклад служащего от четырехсот до шестисот, а она кто – всего лишь секретарша!) надо было расплачиваться не только вялым постукиванием по клавишам «Ремингтона» (для серьезной работы и печати многочисленных накладных и прочих документов имелось ударное «машинописное бюро» в лице старушки-пишбарышни, которая сиживала за разнообразными машинками чуть ли не со времени их изобретения и барабанила по клавишам с ужасающей скоростью, причем «слепым методом»), но и чем-то более существенным. Так что обычно Тамара произносила ожидаемое «да» и уезжала вместе с начальником к нему домой, на улицу Минина, в его трехкомнатную квартиру, и там ложилась в его постель. Ужин к этому времени оказывался уже приготовлен домработницей, которую Тамара никогда не видела, и даже стол был накрыт, то есть все происходило ну почти как в сказке «Аленький цветочек»! Почти – потому что «хозяин ласковый» не прятался невесть где, а не отходил от своей гостьи. Иногда Тамара оставалась до утра, иногда ее ближе к ночи отвозил домой молчаливый Сидоров, шофер Лозикова, который, как почему-то казалось Тамаре, «хозяина» презирал. Впрочем, до нее доходили слухи, будто Сидоров был правой рукой прежнего начальника Гутапсбыта, того самого пресловутого Андреянова, из-за которого так натерпелась в свое время Ольга и который сгинул где-то в заключении. То есть Лозикову Сидоров служил, но как бы стиснув зубы. Впрочем, Тамару это почти не интересовало. Главное, что машина Лозикова имела пропуск для проезда даже в комендантский час, да ее и так знали в городе все патрули и практически никогда не останавливали для проверки документов, что и позволяло Тамаре спокойно добираться домой по ночам. Как и когда отсыпается Сидоров, ни ее, ни Лозикова, само собой, не интересовало.

Хотя Тамара, как правило, соглашалась на предложение начальства, но иногда ей дозволялось и отказаться. Она это называла «фордыбачить», Лозиков – «кокетничать». Это входило в правила игры: он как бы уговаривает, а она как бы сопротивляется. Борис Борисович предпочитал гнать от себя мысли, что прекрасную женщину держат рядом с ним только страх и соображения прямой выгоды. Он предпочитал верить, что Тамара кокетничает – в силу женской своей натуры, – но все же не в силах перед ним устоять. Между прочим, и в постели он предпочитал не милую покорность, а сопротивление, которое Тамара ему с удовольствием и оказывала, потому что никакой любви и даже привязанности к этому человеку по-прежнему не испытывала. Не окажись она тогда, в Старой Пунери, в совершенно безвыходной ситуации, она не только в постель бы с Лозиковым не легла, но и даже не взглянула бы в его сторону.