– Я должен все знать о картах, которые ты отдал моей сестре. Мама что-нибудь говорила о них, когда отдавала?

– Ваш отец собирался отсюда съезжать. Я сказал, что это меня убьет. Я бы не вынес разлуки. Тогда Паулина дала мне эти карты и велела беречь их как зеницу ока. Они принадлежали ее матери, а до этого бабушке. Я решил, что, раз она дает мне их, значит, намеревается вернуться.

Оторвав взгляд от руин, Фрэнк посмотрел на меня. Глаза налиты кровью, напоминают свеклу. Такими были мертвые глаза моего отца.

– Они передавались от матери к дочери, словно драгоценности.

Я почувствовал, что меня распирает изнутри, да так, что я мог вот-вот лопнуть. Мама, должно быть, узнала из карт о своем близком конце. Теперь вот Энола узнала. А еще раньше свой приговор прочла в раскладе карт Таро Верона Бонн… И так далее – до самой Рыжковой. Они передавали карты друг другу, создавая историю, прикасались к ним пальцами, наполняя их своими надеждами и страхами. Из страхов рождается проклятие. Они не проводили обряда очищения своих карт, так как хотели общаться со своими матерями, быть к ним ближе. Разве не ради этого я и остался жить в нашем доме? В журнале рассказывалось о разрыве, произошедшем между Рыжковой и ее учеником из-за русалки. Энола как-то сказала, что карты живут своей собственной жизнью. Они идеальное средство погубить человека. Вначале карты принадлежали Рыжковой, а потом перешли к Амосу и Эвангелине, затем достались их потомкам. Каждая гадалка оставляла частичку себя в этих картах, заражаясь, подобно яду, страхом, который гнездился в этой колоде.

Ветер пригнал листок бумаги, и он застрял в треснувшей доске. Единственная важная для нас бумага принадлежит не мне, а Эноле, и я не имею к ней доступа.

– Жаль, – произнес Фрэнк.

Он ждал, что я скажу.

– Жаль дом, – сказал я ему, хотя так не думал.

Я оставил соседа стоять над обрывом и оплакивать мой дом. Я слышал, как он роется в обломках, пытаясь разыскать в них частичку ее. Теперь он утратил ее второй раз. Я же ограничился одним разом.

Я видел, как Энола перетасовывает в кармане карты. Каждое прикосновение к ним наводило на нее порчу. Дойл, нависая над своей подругой, внимательно за мной наблюдал. Он спросил меня, как там Фрэнк, но при этом выглядел парень уж слишком встревоженным. И он прикасался к этим картам. Моя сестра соврала Дойлу, потому что она слишком напугана и любит его.

Выйдя из дома своих родителей, Алиса медленно подошла к отцу. Было печально видеть, как она кладет руку ему на плечо. Она бы предпочла этого не делать, но Алиса – это Алиса, ответственная дочь и чрезвычайно рациональная женщина. Было мучительно больно наблюдать за тем, как она уводит его от того, что прежде было моим домом, в дом, в котором я когда-то хотел жить.