— И как же ты добралась сюда?

Хэлена вкратце рассказала о своём пути.

— …платье, вот. жалко, — посетовала она. — Я думала, что мой дом ещё не успели конфисковать, хотела переночевать там, но в нём уже кто-то живёт.

— Ах, ты же не знаешь… — девочка прикусила губу и осторожно посмотрела на Хэлену.

— Чего не знаю? — спросила она, затаив дыхание.

— Говорят, что император вроде бы решил запретить инквизицию в Бамберге. Поэтому викарий и епископ сейчас суетятся, как тараканы, — сказала Ина, подавив смешок, а потом снова горестно посмотрела на Хэлену. — Говорят, что они уничтожают все дела, в которых недостаточно улик, которые могут доказать, что они казнили невинных жителей. Но вместе с этим они избавляются от свидетелей. Говорят, что Труденхаус почти опустел. В последнее время тут многих казнили. Без празднества, даже без епископа. Торопились, чтобы успеть. Твою маму и отца сожгли в конце августа.

Сердце Хэлены будто остановилось. Маму. Сожгли. Она попыталась понять, как это, но не могла. Мама по прежнему была в памяти, живая и здоровая. Такая, какой она её больше никогда не увидит.

Хэлена снова сдержала слёзы, хотя одна из них всё же скатилась по щеке.

А потом позвали ужинать. Девушки задули свечи, спустились вниз и чинно уселись за стол, словно ничего не произошло. К еде, видимо с претензией на изысканность, подали вилки. Хэлена взяла непривычный инструмент так, как берут перо. Несмотря на то, что мыслями она сейчас была далеко, не хотелось ударить в грязь лицом в доме Ины.

Помолились. Хэлена поймала заговорщицкий взгляд Ины и тайком кивнула ей. Ведьмы, которые благодарят Господа за хлеб насущный.

— Беттина, у нас кончаются продукты, так что завтра ты сходишь со мной на рынок.

— Да, мама. Кстати, дядя Бартль сказал, что забил сегодня барашка, так что мясо будет свежее.

— Хорошо. Что он ещё рассказывал?

— Я забегала к нему ненадолго. Он передавал отцу привет и сказал, что до сих пор завидует.

— Если бы дядя Бартль поменьше завидовал, то давно бы нашёл себе женщину, ничем не хуже нашей мамы… — усмехнулся отец.

— Ну что ты, Пауль, он ведь шутит. Чему тут завидовать? — зарделась мать.

— Как чему? Да ты у нас первая красавица в городе!

— Да, мама!

— Ой, ну перестаньте…

Вся эта домашняя болтовня, уютная, милая, тёплая, но чужая, не оставила Хэлену равнодушной. Какое-то время она сдерживалась, ковыряя вилкой в тарелке, но потом душный поток слёз всё-таки хлынул. Она пыталась скрыть рыдания, прятала лицо, но всхлипы и судорожные вздохи прорвались наружу. Едва не обронив вилку, Хэлена поднялась, тихо извинилась, ни на кого не глядя, и убежала наверх. Пусть думают, что хотят.