Она уже и сама видела, кого. Девочку Дмитрий по-прежнему держал на руках, боялся опустить на землю, и рыжие кудри ее мели белый снег.

– В дом! – велела старуха и растворилась в темноте. Они и не заметили, как стемнело. – И ты, хвостатая, заходи! – послышалось из недр избушки. – Не обижу я твою хозяйку!

Степан тоже вошел, хоть его и не звали. Внутри было жарко, пахло свечным воском и травами.

– На стол клади, – командовала старуха. – И одежу с нее снимай! Мне раны нужно видеть! А ты, пограничник, – она через плечо глянула на Степана, – не боись. Твою силу я сегодня брать не стану. Такой, как она, иная сила нужна!

Бормоча, она тащила с девчонки ботиночки, не желала дожидаться, пока Дмитрий управится с полушубком и другими одежками, ощупывала ноги, подслеповато щурясь, разглядывала окровавленные запястья, а потом с удивительным проворством метнулась к печи, швырнула в кипящий котелок пригоршню каких-то трав.

– Откуда ж ты взялась-то такая? – вернулась с котелком к девчонке, сдернула со своей головы черный плат, окунула в отвар и, не дожидаясь, пока остынет, принялась стирать кровь. – А впрочем, хорошо, что такая. Другой бы ни за что не выжить, а ты крепкая. Слышишь, мальчик? – она бросила взгляд на Дмитрия. – Будет жить твоя девка. Да только былую красоту я ей не верну. Тут уж нужно выбирать: или в гробу красивой лежать, или уродиной жить.