Но она не ушла. Наоборот, она обошла их с Архипом, ступила босыми ногами на каменные ступени крыльца. И кошка скокнула следом, выгнула дугой спину, зашипела.

– Это не он, это ты убил моего папу! – голос ее звенел в темноте. – Ты всех убил!

– Убил. – Тот, кто присвоил себе Алешино тело, усмехался. – Его убил и до тебя едва не добрался. Как жилось тебе под сенью моей Погони? Что ты чувствовала, когда вернулась из этого места? Каково тебе было одинокой, всеми брошенной? Вот и мне так. Один-одинешенек я здесь. Скучно. Много времени прошло. Я теперь думаю, может, и хорошо, что я тебя тогда не убил. Сейчас веселее будет.

– Эльза, назад, – прохрипел Архип и шагнул вслед за девочкой. Семен Михайлович тоже шагнул. За дулом двустволки он следил неотрывно, готовился в любой момент броситься под пули, заслонить Алешу.

А она все шла. Медленно, шаг за шагом. И волосы ее огненные трепал невесть откуда взявшийся ветер, а на безымянном пальце полыхало колечко. Холодным серебряным светом полыхало.

– Стреляй, пограничник! – Тот, кто забрал Алешино тело, рывком задрал футболку, обнажая впалый живот. – Вот прямо сюда и стреляй. Мне не жалко, я себе новое найду.

– Архип, умоляю… – простонал Семен Михайлович. – Он же ни в чем не виноват…

– Никто не виноват. – Дуло карабина дрогнуло, но не опустилось.

– Не надо, Архип. – Ветер донес до них тихий шепот. – Я сама.

Они бы все равно ничего не успели. Ни Архип выстрелить, ни Семен Михайлович под пули броситься. Эльза оказалась быстрее. Быстрее и куда опаснее самого страшного оружия. Она всего лишь вытянула перед собой руку. Ту самую руку, с колечком. И стих ветер, но лишь на мгновение, чтобы тут же ударить невидимым кулаком, разметать их всех, точно былинки, смахнуть с крыльца. Лешу тоже смахнуло, подняло в воздух, закрутило в водовороте из птичьих тел, встряхнуло, как тряпичную куклу, а потом швырнуло обратно на землю. Алешу швырнуло, а птицы остались, сбились в стаю, на глазах превращаясь в невиданного черного зверя, точно такого же, что рвался в избушку к бабе Маланье. Зверь припадал на передние лапы, выл на сто голосов, мотал башкой, и из его черной гривы, словно стрелы, летели во все стороны окровавленные, с мясом выдернутые из птичьих тел перья.

А Семену Михайловичу было не до зверя, не обращая внимания на звон в разбитой голове, он полз к Алеше, чтобы собственным телом укрыть сына от этих черных стрел. Он полз и краем глаза продолжал видеть хрупкую девичью фигурку, что бесстрашно стояла напротив ярящегося зверя, и серебряные смерчи, что взвивались у ее ног, образуя светящийся, непрошибаемый щит. Когда он дополз и упал на бездыханное тело сына, напротив зверя стояла уже не одна девушка, а три, но думать он мог только об одном. Что с Алешей? Отпустила ли его нежить живым, или сбросила, как сбрасывает гадюка ненужную кожу.