Жоржа села на модный кобальтово-синий стул за лакированным черным столиком и пробежала завещание. Самое удивительное в нем было не то, что Алан назначил Жоржу душеприказчиком, но то, что он оставлял все имущество Марси, хотя раньше и отказывался признать свое отцовство.

Усевшись возле окна на черном лакированном стуле с белой спинкой, Пеппер заметила:

— По моим расчетам, после него не так уж и много осталось. Он довольно свободно тратил деньги. Но есть машина, драгоценности.

Жоржа обратила внимание на дату: нотариус заверил документ всего четыре дня назад.

— Он, видимо, все заранее решил, — сказала она, поеживаясь, — иначе не стал бы этого делать.

— Думаю, так, — снова передернула плечами Пеппер.

— Неужели вы ровным счетом ничего не заметили? Никаких перемен в его настроении?

— Я же говорила, что в последние два месяца он вообще был каким-то странным, милочка.

— Да, но в последние-то дни должны же были в нем произойти какие-то резкие перемены! Вы не удивились, когда он отдал вам на хранение завещание? И ничего странного не заметили в его поведении, во взгляде, умонастроении?

Пеппер нетерпеливо вскочила с места.

— Я не психолог, милочка! Его барахло в спальне. Если хочешь отдать его одежду в благотворительный фонд, я позвоню туда. Другие вещи можешь забрать прямо сейчас. Пошли, я все тебе покажу.

Жоржу тошнило от рассказов о моральном разложении Алана, но одновременно с этим она чувствовала себя отчасти виноватой в его смерти. Могла ли она как-то предотвратить трагедию? Предсмертный трогательный жест Алана свидетельствовал о том, что перед самоубийством он думал о них с Марси. Она попыталась припомнить, как звучал его голос, когда она с ним разговаривала по телефону перед Рождеством, как она с ним говорила. Тогда ей запомнился его холодный, вызывающий, эгоистичный тон, но, может быть, за этой показной жесткостью и бравадой скрывались иные, более тонкие чувства: смущение, одиночество, страх.

Размышляя над этим, она вслед за Пеппер направилась в спальню. Как ни странно ей было рыться в вещах покойного, это нужно было сделать.

Дойдя до половины коридора, Пеппер остановилась возле одной из дверей и, толкнув ее, воскликнула:

— Проклятые фараоны! Ты только полюбуйся, в каком виде они оставили ванную!

Только теперь, заглянув через ее плечо, Жоржа поняла, что это та самая ванная, в которой Алан убил себя. Бежевая кафельная плитка пола, стены, стеклянная дверь душевой, раковина, полотенца, унитаз и бачок для мусора — все было забрызгано кровью.

— Он дважды выстрелил в себя. Сперва в промежность, потом в рот. Как это понимать? — спросила Пеппер, хотя Жоржа меньше всего хотела бы теперь слышать детали самоубийства, явственно ощущая тошнотворный запах засохшей крови. — Эти чертовы фараоны могли бы навести здесь порядок, — продолжала бубнить Пеппер, как будто полицейские должны быть вооружены не только пистолетами, но и щетками и мылом. — Моя горничная появится только в понедельник. И вряд ли ей захочется возиться с этой пакостью.