Егор добросовестно начал, и через полминуты она перебила его.

— Все, хватит. Спасибо, Егор, извини, что разбудила.

— Да ладно, я и не спал практически… — мужественно отозвался Михеев, и в трубке сразу же забились короткие гудки. Кира бросила ее на рычаг, глядя перед собой суженными глазами. Можно допустить художественную вольность, и ведь Стас так любит всяческие философские умствования… но, задумываясь и отстраняясь от реальности, часто говоришь о том, что не покидает твоих мыслей, о том, в чем ты уверен — и уж не о том ли, о чем знал с самого начала? Ты говоришь, что мне следует изменить свое жизненное расписание — и уж не сам ли помогаешь в этом, а пока я сплю, ты смотришь на них… и пока меня нет дома, тоже смотришь… не поэтому ли ты ни разу не остался у Вики — потому что загадки чужих теней тебе интересней живых женщин, потому что тебе осточертела обыденность, потому что ты не человек действия, потому что ты всегда хотел сидеть и наблюдать, разгадывать тайны… много ли тайн ты разгадал, глядя на эти стены? Может, ты действительно желал мне добра… но я мешала тебе, разве не так? Ты видел то, что видела я, и убеждал меня в том, что я сумасшедшая… и сдружился с Сергеем, потому что он так кстати увозил меня из дома…

Нет, не может быть! Мало ли, что и почему он когда-то сказал! Это был самый первый день, и он должен был знать заранее… но он не мог этого знать…

Кира потерла щеку, потом метнулась в гостиную и распахнула платяной шкаф, содержимое которого всегда было для нее неприкосновенным. Вытащила спортивную сумку Стаса, открыла и перевернула вверх дном. Из сумки не высыпалось ничего, кроме пыли и нескольких мелких газетных клочков. Кира отшвырнула сумку в сторону и перетряхнула всю одежду на вешалках, перерыла ящики с бельем — кто знает, может, брат, подобно застенчивой гимназистке, прятал там нечто компрометирующее, но ничего не нашла. Выдвинула последний ящик, где, аккуратно сложенные, лежали свитера Стаса, и начала выдергивать их, встряхивая в воздухе. Когда Кира выхватила последний свитер, что-то негромко хрустнуло, и о дно ящика стукнулся большой коричневый пухлый конверт для заказных писем, аккуратно срезанный по краю. На конверте не было никаких надписей. Кира медленно опустилась на пол, перевернула конверт, осторожно встряхнула его, и на колени ей посыпались бесчисленные чудеса, знакомые еще по детским воспоминаниям — черные картины, нарисованные ножницами, человеческие профили из плотной черной бумаги — волшебство, сотворенное когда-то руками Веры Леонидовны — волшебство, в котором, как оказалось, не было ничего доброго.