Как Машенька попала обратно в их с Янеком комнаты, как ее донесли и уложили и дали выпить что-то жгучее и противное, она впоследствии припоминала с трудом. Но когда полстакана неразбавленного джина прояснили голову, для нее стало возможным понимать и воспринимать окружающее. И Маша первым делом задала вопрос, пусть глупый и комедийно-затасканный, зато, несомненно, осознанный:

– Что это было?

– То, что ты видела, – тихо и грустно ответил ей Ян. Он сидел рядом на краешке дивана, где, укутанная в одеяло, лежала Маша, в их собственной небольшой гостиной, которую еще давеча Машенька в шутку называла «будуаром». В руке у Яна был пустой стакан, так и не отставленный в сторону. От его одежды явственно и тяжело пахло кровью.

– А что я видела? – спросила Маша и, не дождавшись ответа, догадалась сама. – Вы сатанисты, да?

– Нет, мы не сатанисты, – ответил ей Янек еще тише и как-то обреченно. – Мы именно то, что ты видела.

– Не понимаю. Ничего не понимаю... Не хочу ничего понимать... – Маша судорожно замотала головой, будто пыталась таким образом отогнать от себя страшное. Потом повторила то же самое, но уже в вопросительном смысле: – Я не понимаю?!

Надо было решаться, и Балашинский рискнул, поставил все на кон. Чтобы не мучить более себя и не заставлять впоследствии страдать ее.

– Тут нечего понимать. Мы просто обыкновенные вампиры. Вот и все.

– Обыкновенные вампиры? – Маша подобного ответа никак не ждала, оттого не выдержала и истерически засмеялась. – Обыкновенные! Значит, бывают еще и необыкновенные?

– Погоди. Я ведь не шучу. – Ян на всякий случай взял Машенькину руку в свою. – Посмотри на меня, пожалуйста. И главное, ничего не бойся. Помни, что я тебя люблю и никогда не причиню тебе вреда.

Он выждал немного, словно обдумывал, как и с чего начать. И он начал с главного. И он улыбнулся. Так, как в последний раз улыбался своим бессчетным жертвам, перед тем как нанести им решающий удар и впиться в обреченную им плоть. Только на сей раз против воли, без желания и жажды крови. На Машу он не смотрел, не мог и не насиловал свои чувства. И через какое-то неизвестное время, по пытающейся вырваться от него руке и легкому шелесту: «Нет, нет... нет», понял, что ему пусть и не до конца, но поверили. Тогда он заставил свое лицо вновь принять человечий вид, отпустил Машеньку от себя, закрылся ладонями и сквозь душащие его слезы заговорил, в тщетной надежде поправить непоправимое:

– Я такой и есть. С самого рождения вот такой и есть. И родители были такими. И их родители тоже. Все погибли. Давно уже. По разным причинам. Один я жив. По крайней мере больше ни о каких своих родичах я ничего не знаю. Я уже много, ужасно много лет жив. – Тут Ян все же опустил руки и осмелился взглянуть на Машу. Глаза его были влажными, но слезы так и не пролились. – А что же мне было делать? Перестать убивать людей и пить их кровь? Я не умер бы и в этом случае, только обессилел бы и страшно мучился. Стал бы живым мертвецом. Убить в сердце самого себя? Это непереносимо жутко – взять и просто убить себя. И почему я должен был это сделать? Я не хуже других тварей Божьих, просто другой. И тоже хочу жить. Уж как могу.