– И ты не уйдешь? – задал он в первой же возникшей паузе этот животрепещущий вопрос.

– Ты смешной... А ты бы ушел, если бы я заболела, ну, скажем, СПИДом? Бросил бы или просто выгнал?

– Ты что?! Я бы тебя лечил. Но я бы тебя вылечил, если бы ты захотела. Я – другое дело, меня излечить нельзя, хочу я того или нет, – с жаром возразил Ян, но и сам знал, что аргумент его для нынешней Маши зыбок и безоснователен. И это было хорошо.

– Ну ладно. Если бы и меня нельзя было вылечить? Тогда бросил бы?

– Я – нет!

– И я – нет. Что есть, то есть. Главное ведь, что мы вместе?

Ян ответить уже не мог – перехватило горло, и вместо слов обнял свою единственную отныне женщину, спрятал горевшее лицо в ее волосах. Так они и сидели молча бог знает сколько времени. Потом отпустило, полегчало.

– Ирена... вот ведь дрянь. Я ее непременно накажу, чтобы накрепко запомнила, – сказал наконец Балашинский, словно таким образом хотел искупить сегодняшние Машины беды.

– Не надо никого наказывать. Я прошу! – совершенно искренне взмолилась Маша. – Знаешь, говорят, худой мир лучше доброй войны.

– Ты не понимаешь, чего она добивалась! Чего хотела и почему. Она... она была раньше... понимаешь, она...

– Не надо. Ничего мне не объясняй. – Маша каким-то внутренним чутьем уже знала, что с таким трудом пытается объяснить ей Янек, и не хотела для него нового унижения. – Меня ведь тогда еще не было.

– Ты знала о ней... о моих с ней отношениях и раньше? Кто тебе сказал? – забеспокоился Балашинский.

– Никто не говорил. Да я бы и не поверила. Я же считала ее твоей сестрой. Это я уже сейчас догадалась. Но ты ее не суди. Если бы ты ушел от меня к другой, даже если бы никогда не любил, я бы не знаю что натворила. Пообещай, что не тронешь Ирену.

И он, конечно, пообещал. Хотя это обещание далось Балашинскому с трудом: руки чесались поставить зарвавшуюся дамочку на место. Но Маша уже заговорила о другом:

– А остальные твои родственники – они тоже никакие не родственники на самом деле? Не подумай, что для меня это имеет значение. Просто интересно... – Маша спросила, чтобы разрядить ситуацию, но отчасти и из естественного любопытства.

– Нет, конечно. Но удобнее, чтобы нас считали именно одной семьей, – ответил ей Ян и счел разумным разъяснить кое-что еще: – Ты не думай, их никто не заставлял. Каждый здесь добровольно, по собственным причинам и обстоятельствам. И каждый сам делал свой выбор с открытыми глазами. За исключением одной лишь Риты – с ней произошел несчастный случай. Но она прижилась лучше многих, и, кажется, единственная в семье, кто полностью счастлив и всем доволен. И вот еще что: не каждый в нашей общине убивает, хотя кровью, конечно, питаются все. Фома, тот в жизни никого пальцем не тронул, не говоря уже о наших домохозяйках. Они только наблюдают, и то лишь затем, чтобы не отрываться от семьи. Вроде как объявляют: мы все – одно целое. Хотя и Наталья, и Александра частенько украдкой отводят глаза. Но это как раз нормально. Моя мать тоже никого не убивала и видеть этого не могла. Отец и дядя ей приносили.