— Вы родственник Франческо да Сан-Джермано?

Ракоци невозмутимо кивнул.

— Вам говорили, что вы на него очень походите?

— Я знаю. — Ракоци покосился на Симоне. — Синьор Филипепи, могу ли я побеседовать с вами наедине?

Шумно вздохнув, Сандро обратился к брату:

— Симоне, я уверен, тебе есть чем заняться. Чуть позже я тебя позову.

Окаменев от возмущения, Симоне какое-то время сверлил брата глазами, потом резко повернулся и, громко хлопнув дверью, ушел.

Повисло молчание, затем Ракоци, указав на эскизы, спросил:

— Можно взглянуть?

— Сделайте одолжение. — Сандро отошел в сторону. Ракоци склонился к столу. — Ваш дядюшка обладал тонким вкусом. Теперь таких знатоков во Флоренции нет.

Взяв в руки пару набросков и повернувшись к окну, Ракоци сдвинул брови.

— Можно узнать, над чем вы работаете?

Сандро нервно взъерошил свою шевелюру.

— Тема библейская. Избиение младенцев. Но у меня ничего не выходит. Вот, посмотрите. О чем говорит вам эта рука? Ни о чем ровным счетом. А она должна пробуждать сочувствие, жалость. Или это лицо? Оно неживое, как маска. — Он забрал у гостя эскизы и швырнул их на стол. — Все много хуже, чем в худших вещах Леонардо. Я молюсь, но молитвы не помогают. В последнее время мне все труднее писать, — Боттичелли раздраженно поморщился и потер руками лицо.

Ракоци промолчал. Сандро говорил правду. Эскизы были бездарны. Художник терял талант.

— Впрочем, все это не важно. Что вас сюда привело? — Сандро потряс головой, пытаясь сосредоточиться. — Надеюсь, не какая-то скорбная весть? Например, о смерти да Сан-Джермано? Это было бы уже чересчур.

Ракоци пристально глянул на живописца.

— Нет. Он жив и здоров. Меня заботит другое.

Сандро облегченно вздохнул.

— Вот и прекрасно. Смертей слишком много. Я рад, что с Франческо все хорошо. Мне очень его не хватает. Я сам убедил его покинуть Флоренцию, а теперь об этом грущу. Мне почему-то кажется, что он сумел бы справиться со всеми напастями и остановить надвигавшуюся на город беду. То, что сейчас происходит, ужасно! — Боттичелли потряс руками и замер, потерянно глядя на них. — Я не хочу во всем этом участвовать! Но у меня нет другого пути. Мне приходится принимать их, я молюсь вместе с ними и пишу то, что они велят. Я предаю сам себя и становлюсь все более одиноким. Флоренция изменилась. Вместе с ней изменился и я.