— Рыбки!.. — хохотнул могильщик, отрезая ломоть от ковриги, — кончай треп. Сам знаешь, что по этому поводу в Талмуде сказано: слова умного изобилуют мыслями, а мысли глупого — словами! Ну, будем…

Тьма над погостом лежала такая, что ее тоже можно было бы резать ломтями — только никому это не требовалось.

Майоры еще раз выпили.

20

20

… в воздухе сильно запахло водкой и войной.

Умные деревья и здесь росли только ночью, поэтому им приходилось пользоваться такими временами года, когда ни одно уважающееся себя дерево расти не станет — поздней осенью, ранней весной. Лес тут был хвойный — сосна, ель, пихта, совсем немного лиственницы. Ветер дул чаще всего холодный, с Ледовитого океана, никогда не долетало сюда дыхание блаженного юго-западного суховея, несущего крупинки священной китайской соли. Поэтому деревья тут жили и росли не как хотели, а как могли, однако здесь тоже была Россия, а ей к такому положению не привыкать.

К востоку от леса текла река Юла, к западу — Северная Двина, в двух шагах к северу, точно на шестьдесят четвертой широте, располагалось село Карпогоры, славное своим ударением на первом слоге в названии, Веркольским монастырем и откупленным в частную собственность за большие взятки, запущенным аэродромом. Словом, нормальному человеку тут делать было совершенно нечего, разве что рубить дешевые дрова и продавать их для на производство уж совсем дешевой бумаги. При советской власти тут было полсотни лагерей, но они куда-то с годами делись, — заодно куда-то делась и советская власть, и никто по ним, исчезнувшим, не пролил ни слезинки; колючую проволку, разумеется, всю сперли и перепродали, да и не ее одну. При желании тот, кто вознамерился бы здесь поселиться, мог десятилетиями не думать — какая власть на дворе, какое тысячелетие. Его могли бы тут найти в два счета — если б знали, что именно здесь кого-то надо искать. Однако не находили, потому как, видимо, не знали — куда, ёптнть, куда он, ёптнть, удалился.

По крайней мере тот, кто тут жил среди еловых дебрей в крохотной деревне с логичным названием Дебрь, считал, что найти его тут невозможно. А те, кто знали, что он здесь, до сих пор не считали необходимым нанести ему визит того или иного характера и сообщить, как фатально он в безопасности своего убежища ошибается.

Ибо нет и не может быть ни покоя, ни безопасности тому, чье имя — Кавель Адамович Глинский.

Скрипя зубами от неизбывной боли в никак не срастающемся левом предплечье, бродил грозный ересиарх из избы в избу, нагонял страху на своих последователей, везде немножко пил, немножко бил, немножко орал — и шел дальше. Боль не проходила. Проклятый киллер Тимофей Назарович Лабуда, старший брат в славную жертву принесенных близнецов Кавелей с той же фамилией и тем же отчеством, в распроклятом городе Мухояре, с расстояния в полторы версты всадил Глинскому в предплечье то самое, что называют на деликатном языке «пулей со смещенным центром тяжести», и что во всем мире запрещено Андаманской конвенцией киллеров-профессионалов. К сожалению, Тимофей Лабуда не знал об этой конвенции, он третий год ни о чем не знал — он охотился на Кавеля Адамовича Глинского, главу корабля Истинных Сынов Кавеля, повелителя наиболее запрещенных из всех, как выражался главный специалист по общей теории этого дела Андрей Буркин, «тоталитарных сект». Но Буркин теоретизировал в Великом Новгороде, да и не Кавель он был, и поэтому не кавелевед, а Тимофей Лабуда с «толстопятовым» мог выйти из-за любой елки даже здесь, в Дебри и… прости-прощай, вожделенное Начало Света. А тогда зачем жизнь прожита?..