Кавель запустил в горбуна стаканом. Не промахнулся, но и стакан не разбился.

— Кто вам такое повелел? Она ж, кто б ни была, но… Глинская! Свечу зажечь, сюда бабу ту подать. Клару… Вот ежели брешет она, блекочет то бишь, тогда — кипятите свою дыбу… А до того — Кавелева на свете власть, и нет власти на земле выше Кавелевой! Нет суда выше Кавелева! Нет Кавеля, кроме Кавеля!..

Если б Кавель меньше выпил, он бы расслышал, как где-то поблизости щелкнуло что-то немудрящее, звукозаписывающее. Однако он выпил скорее больше, чем меньше.

Нехотя, почти на четвереньках поплелся Логгин Иванович исполнять приказ владыки. Хотя и теплилась у него надежда, что не примет Кавель Клару Глинскую в корабль, а отдаст электронщикам, и тогда все будет открыто для всеобщего созерцания: и как на кипяченой дыбе эту Клару заставят висеть, и как все восемь клиньев загонят в подноготный хомут, после чего обычно трещат даже самые богатырские косточки, и даже как, дай-то Кавель, деревянной пилой поперек, либо даже еще лучше если вдоль, эту самую заловленную бабу распиливать станут. Ибо с детства любил Логгин Иванович вещать кошек, рвать на части лягушек, особенно — смотреть на пытки. И как морду бьют — смотреть тоже любил. Не любил, однако, если морду били ему самому. И вот поди ж ты: именно ему, и никому другому, ересиарх бил морду ежедневно. Хорошо, если только раз или два. Случалось, что и гораздо чаще. Однако пути у горбуна из Дебри не было никакого. Пробовал он мягко предложить свои услуги разным разведслужбам — но почему-то никто не спешил его вербовать. Иные просто морду ему норовили набить. А ему и так хватало.

Дверь снова распахнулась. Маленькая черница, имени которой Кавель, пожалуй, и не знал никогда, держала выше собственной головы ярко сияющую свечу. За ней в радельную вступили два дюжих электронщика: косая сажень в плечах, пуд мозгов в черепушке и черный пояс по какому-то восточному единоборству, которое Кавель тоже не вспомнил бы даже по названию. Между ними, опустив лицо, стояла женщина с непокрытой головой, в осеннем, уже — не по сезону, пальто. Волосы ее были растрепаны, пальто — тоже, не одною лишь своею волей, похоже, приволокли ее из Плесецка в Дебрь. «А с чего я взял, что из Плесецка?» — нетрезво подумал Кавель и нежно погладил больную руку — здоровой. Тут же пожалел: на такое прикосновение рука отозвалась ноющим неуютом.

— Клара Глинская, — подал голос из темноты горбун. — Утверждает, что десять лет была замужем за Кавелем… Глинским. Утверждает, что служила нечестивой Веронике Моргане, чью грязную секту разбили самославные Ярославны Премудрые. Осталась без покровителя… и шла к нам.