Царь мысленно достал спутниковый телефон.

«Слушаю», — как бы ответил я ему по обычному городскому. Ставить спутниковый мне было некому, да и незачем.

«Вот и я слушаю», — мысленно буркнул царь, — «С чего он на пенсию задумал? Он же и не стар вовсе. Мог бы еще с полдюжины лет поработать».

«Павел Федорович», — если б этот разговор и впрямь имел место, то я с трудом взял бы себя в руки и продрал глаза: в Москве Павла и в моей время не совпадало, — «Сегодня в Кунцеве, в больнице, должен проснуться Трифон Трофимович, по прозвищу Спящий… Ну, словом, это изобретатель двойной бухгалтерии, Лука Паччиоли, он четыре века спит… или немножко меньше. Так вот, на депонентах в Лугано и Женеве у него завещан дому Старших Романовых один триллион пиастров… то есть дублонов. Нет, правящий дом тогда на Руси был другой, но Лука Паччиоли — он все точно предвидел. Заснул в тысяча пятьсот десятом году, потом несколько раз просыпался, подтверждал вклад — и дальше спать ложился».

В таких суммах царь привык считать разве что турецкие пиастры. Но тогда овчинка не стоит выделки. А вдруг там и впрямь дублоны?

«Дублоны?»

«Дублоны…»

Государь, надо предположить, подумал.

«Вообще-то неплохие деньги… А столько нынче вообще на белом свете денег напечатано?»

«Павел Федорович», — если б этот разговор имел место на самом деле, то я, конечно, полагал бы, что взываю к здравому смыслу императора, — «Но ведь можно напечатать! Они там не бедняки. Швейцарцы, раз уж должны — пусть выдадут любой твердой валютой. Сколько есть. А Трифон Трофимович дальше спать ляжет!»

«Ладно», — перешел бы царь на другую тему, если бы мы и впрямь могли с ним поговорить, — «Мне уже в печенках сидит болтовня о том, что Русь — тоталитарное государство. Ну какие мы тоталитарные? Не хочешь быть коммунистом — ну не будь. Не хочешь быть православным — ну не надо. На первое даже налога нет, на второе — совсем… небольшой. А то присоединю к своим территориям две скалы в море — всё! Каждый скунс норовит угостить своими выделениями! Ну кто им мешал эту Антарктиду занять на сто лет раньше? И плевать всем, что и мне, и сыну, и внуку, еще помойку эту сто лет чистить — материк же вдребезги загажен, и дыра над ним торчит озоновая! Нет, пусть все будет загажено, и дыра как есть остается — это, значит, и есть истинная свобода!..» — Царь, кажется, начинал вскипать, — если б разговор не был выдуман с начала до конца, мне бы непременно так показалось.

«Ну, над Антарктидой…» — похоже, император и вправду переутомился, надо бы ему какой-нибудь отпуск поскорее насочинять, да и роман что-то длинный уже, перерыв пора делать, — «Над Антарктидой Хрустальный звон будет… и скоро. В девяти точках. Ну, вот и нужны, стало быть, девять монастырей…» — Однако царь меня не слушал не слушать не собирался. Даже если б и впрямь захотел со мной говорить. Ну, а я захотел бы ему отвечать.