— Двенадцать мало, — сразу отрезал отец Клод, — у нас должна быть долгая история…

Но его глаза уже светились мечтой.

— Но в каждом часе есть минуты! — рассмеялся Гаспар. — Можно разложить историю Церкви по минутам!

Отец Клод ушел в себя, а потом тряхнул головой и вытер брызнувшие слезой глаза.

— Боже, как красиво…

Сравнить историю Церкви с ходом Божественных часов, где полночь означает рождение Иисуса, а полдень — расцвет христианства, это было действительно красивое решение. Но главное, эту схему понял бы любой, даже самый тупой архивариус.

— Но у меня есть просьба, — не дал ему насладиться внезапными перспективами Гаспар.

— Проси что хочешь, — растроганно положил руку на сердце влиятельнейший ватиканский историк.

— У меня друг… в Инквизиции Сарагосы. Томазо Хирон. Я хочу, чтобы он вышел.

Отец Клод кивнул и тут же записал данные арестованного еретика.

— Он выйдет. Гарантирую.

Томазо всегда подозревал, да что там подозревал — знал! — что к тому времени, когда их разложили на полу, эти содомиты имели уже очень много личного — и к нему, и к Гаспару. Но когда униженного, обессилевшего Томазо попытались заставить помочиться на распятие, он отказался.

Тогда его прогнали по второму кругу. И уже тогда стало ясно: этот бастард скорее даст себя убить, чем перешагнет через последний рубеж.

— Надо любимый прием Трибунала использовать, — предложил один.

И тогда его привязали к косому Андреевскому кресту, раздвинули челюсти, загнали в рот воронку и лили воду до тех пор, пока живот не раздуло, как у беременной девки.

— Переворачивай, — скомандовал старший.

Его перевернули и, не отвязывая от Андреевского креста, приподняли — точно над уложенным на пол распятием.

— Никуда он не денется. Помочится.

И только тогда Томазо заплакал.