Где бы она ни была, со здешней вонью не могла сравниться даже самая противная из выводящих токсины горячих ванн Синсемиллы. Более того, запах стоял такой, будто сюда свозились те самые токсины, которые дорогая маман долгие годы выводила из своего тела. Может, именно так и пахло бы от инкубатора чудо-детей, если бы она регулярно не вымачивала свои грехи.

Лайлани соскользнула на край кресла, встала… и упала. На уровне пола вонь усилилась многократно, и только невероятным усилием воли ей удалось вновь не лишиться чувств.

У нее отняли ортопедический аппарат. Она находилась в нескольких шагах от свободы, от «Флитвуда», набитого инопланетянами. Мальчик, собака, амазонки, перспектива захватывающих дух приключений без злобных свинолюдей. И теперь эта вонь. Определенно, не обошлось без доктора Дума. Крошечные птичьи черепа смотрели на нее пустыми глазницами.

* * *

Никчемность Руки, ее жалкость, ее глубокие генетические нарушения копошились на всех плоских, закругленных, изогнутых поверхностях стального ортопедического аппарата, точно так же, как множество бактерий копошатся на поверхностях общественного туалета.

Прекрасно образованный человек, Престон знал, что ее бесполезность и зависимость от других – абстрактные понятия, которые не оставляют выделений на вещах, к которым она прикасалась. Он знал, что ее генетические нарушения не передаются как заразная болезнь. И тем не менее, когда его правая рука, в которой он держал ортопедический аппарат, стала липкой от пота, пока он рыскал по лабиринту в поисках Королевы Шлюх, он не сомневался, что мерзкие выделения Руки растворяются в его поте и через предательски открывшиеся поры могут проникнуть в тело. И в лучшие-то времена пот доставлял ему не меньше огорчений, чем моча, сопли и другие вторичные продукты, результат обмена веществ организма, но сейчас, когда его рука с каждым мгновением становилась все грязнее, антипатия к девочке переросла в отвращение, отвращение – в черную ярость, хотя такой мыслитель, как он, должен был ощущать себя выше этого. Но с каждым шагом, уводящим Престона в зловонное чрево лабиринта, знания имели все меньшее значение в сравнении с его чувствами.

* * *

По-прежнему со связанными руками, выставив перед собой острый осколок абажура, словно алебарду, Микки добралась до перекрестка коридоров, прижимаясь спиной к стене, прислушиваясь к малейшим звукам. Она двигалась бесшумно, как лягушка, воспользовавшись освоенной с детства технологией «стелс»[114]. Только так, превращаясь в призрака, молчаливого и невидимого, ей удавалось избежать внимания очередного плохиша, которых мать – одного за другим – приводила в дом.