— Гена, — услышал, как завозилась мать у дверей, стучать не хотела, а то что же это — в своем доме и стучать, к родному сыну, но и сразу не врывалась, ждала. Медленно приоткрыла дверь, — ты поешь, может?

— Потом.

— Ну, ладно. А ты… — стоя в коридоре, тянула шею, осматривая быстро комнату: старый сервант, приспособленный под книжный шкаф и старый, списанный в школе, кульман с прикнопленным чертежом яхты, одежду, сваленную по спинкам стульев:

— На праздник-то куда пойдешь?

— Не знаю еще.

— А нас Бакалиха позвала, у ней там соседи, ну и мы с папкой. …Тебе же скучно будет, там, с нами-то.

Генка снова открыл книгу и поставил на грудь. Еще бы. Шесть баб, три мужика, вернее — два, потому что какой дед Бориска мужик. Выпьют, как следует и в телевизор до рассвета, а потом ей тащить на себе орущего батю домой. Притащит, большая. Всю жизнь, сколько помнит Генка — таскает его с пьянок.

— Я же, просто. Чтоб ты. В общем, отец велел, чтоб не у нас, понял? Девок не веди в дом. Лучше сам куда пойди.

— Пойду, не волнуйся.

— Ну и ладно, ладно, сынок. Иди, я борща наготовила. А папка щас уже спать, так что — иди.

Она прикрыла дверь. Зашаркала по коридору навстречу крикам отца, и, не дойдя до кухни, уже что-то отвечала громко, с сердцем.

Генка кинул книгу на пол. Отвернулся от моря в окне и лег, зажав между колен руки. «Девок не веди». Не приведет. Девок уже другие увели. Этот вот, столичный. Только появился, с камерой своей и сразу всё ему. И Ритка. Что ж они все такие дуры? Ну, такие дуры? А мать не знает, что он не поедет в институт. И может быть, сядет. Теперь уже наверное, сядет. Потому что раньше, когда один этот скотина, барин, жирный боров, то еще думалось сперва, как бы ее забрать, увести, уговорить. Тоже дурачок. Думал, все ей расскажет, про Якова, и она…

А что рассказать? Много он знает? Все кусками, урывками, там разговор среди рыбаков, там смешки за спинами. И вроде секрета никакого нет, вот в чем беда. Все всё знают и живут, а спросишь, что знают, так пожмут плечами только. И потом, она ведь совсем девчонка, да и он ей не авторитет, однолетки.

…Когда Яша обновлял свое хозяйство, они с Риткой сидели на склоне, накупались тогда и пошли верхом, по тропинкам, посмотреть, как строители ловко ставят огромные окна. У нее коленки все исцарапаны и нос облуплен. Что она тогда мечтала? Уедет в город, где брат, станет модельером, будет шить платья и, как это, а, коллекции одежды делать. Поворачивалась к нему, щекой на коленке лежа, смотрела. Спрашивала, а он, куда? Где будет? Он тогда ей про яхту рассказал, что обязательно построит и уйдет в океан. Расхвастался, дурак дураком, что будет один, как в книжке читал, заходить в порты всякие, мир посмотрит. Она молчала. А потом вдруг встала и пошла, вверх по склону. Он растерялся, не договорив, побежал следом, звал, а она руку выдернула, когда хотел удержать, расцарапала ногтями. Глаза узкие, как у кошки и шипит так же. Обозвала его. Слова такие нашла, что он сразу остановился. Только смотрел, как подолом цепляется за дерезу и дергает, рвет сарафан, как его руку. Ему тогда сколько было? Тринадцать? Четырнадцать. Сейчас понял, надо было сказать, не от нее на яхте убежать собрался, а просто дома уже невмоготу, хоть волком выть. От них хотел. Не от нее же! Думал, понимает…