— Свернуть бы тебе шею, сучонок, — Яша не смотрел на него, и Витьке был смутно виден его профиль — темный на темном. А голос спокойный.

— Прямо здесь свернуть и в лодке отвезти, на глубину. Или поднять на скалу и в Бешеную скинуть. До утра от тебя один фарш останется, но по тряпкам-то поймут, долазился по скалам, придурок.

Витька осторожно выпустил пачку сигарет и напряг руку в локте, ожидая удара.

— За слова? Так сам просил.

— Слова… Что ты знаешь, а? Ты бы пожил, до двадцати лет ходя до ветру в огород зимой и летом, да когда сучки приезжие тебя пальчиком манят, чтоб выебал, а потом она к профессору своему свалит и тебя забудет, как и зовут. Рыбу потаскал бы, посидел на каравах, на ветру, когда лодка ушла и сиди, хоть вой, а пока не придет, по зимнему морю не поплывешь обратно. Я сделал все по себе!

Он гулко ударил себя в крахмальную светящуюся грудь и Витька удивился, что так вот, как в кино. Было страшно, смешно и жалко смотреть. Вспомнился Карпатый с его песнями о маме, что ждет из тюрьмы. Подумал, Яша сейчас, растравив-таки себя жалостью, впадет в бешенство, потому что под импортной рубашкой сидит все тот же зверь, предсказуемый. И это было тем более страшно, что на какое-то время Витька поверил, Яша — другой. Пусть темный, но выше, хотя бы и в обратную сторону.

— Яков Иваныч, пойми. Если бы я думал, что ты, как все, я бы тебе не говорил! Я почему бешусь-то. Знаю твою силу. И ум. Да ты… ты… Эхх, — махнул рукой, отвернулся и тоже стал смотреть на море. Сердце тукало внутри — не переиграл ли? После паузы продолжил:

— Ты много сделал, да. Но это же первый шаг, понимаешь, упражнение! А ты должен теперь своего.

Хотел добавить «душу вложить», но не стал.

— Нет, ну конечно, если только для денег, то и ладно, нормальный такой «Эдем», бордель качественный, да.

Яша горлом пророкотал что-то, но Витька поднял руку, блеснул целлофан пачки в кулаке:

— Да, бордель. И все. Меня ты зачем зацепил? А? Зачем? Значит, больше хочешь, чем просто телок продавать приезжим мудилам. А кто тебе еще скажет, а? Если не я?

— Да-а-а, — протянул Яша, — такого дурня, чтоб мне перечил, еще найди. Никто, верно.

— Ну, вот…

Огонек сигареты ярчал и тускнел, море накатывалось на песок и отползало, из закутанных окон толкался праздничный шум.

— Ладно. Будем считать, понял я. И куда идти-то?

— Не знаю. Про тебя — не знаю, честно. Сам должен.

— Не научишь, значит.

— Рано мне учить. Вот увидеть и сказать — получилось или нет, умею. Прочее — думать еще надо.

Яша выбросил окурок на песок. Красный огонек становился ярче под ветром, умирая.