В тумане плеснуло, нарисовав на сером темный силуэт, огромный, поднявшийся над головой. И ушло. Тишина состояла из мелкого звона, еле слышного, будто вокруг много крошечных комаров и все они зудят тоненько. От этого звона дрожала спина и тянуло поворачиваться резко, вдруг кто подошел.

Всхлипнув, Вася повернулся и уставился в изгибистые проходы среди колонн и полотнищ серого дыма. Проходы вели далеко, сквозь прозрачные стены видно было, как свисают над тропами резко очерченные ветви с незнакомыми плодами. Закричала птица, курлыкнув протяжно, и смолкла. Шорохом за полупрозрачной стеной прошли чьи-то сторожкие шаги. Мелькнули над серым острые уши.

Вася быстро спрятал порезанную руку под куртку. Шуршание удалялось и он перевел дыхание.

— Не надо бояться, нельзя, — сказал убедительно и зашарил целой рукой по земле опереться и встать. Думал о пропавшем сапоге, утонул, небось, вон глубина какая стала. Под руку попался стебель и, сминая его в кулаке, Вася поднес к лицу руку и разжал пальцы. В ладони лежал мак. Огромная головка, с фиолетовыми, собранными в кулачок лепестками. Он тронул цветок пальцем, глядя, как лепестки один за другим раскрываются, показывая сердцевину. Глянул на него из середки темный маковый глаз, моргнул два раза сонными ресницами и снова закрылся, завесил себя лепестками.

— Ты спи, спи, — сказал Вася и положил мак на землю, — я тебя нечаянно сорвал.

Приставил кончик отломанного стебля к белесой капле млечного сока, выступившей из обломка, торчащего из розетки листьев. И, чмокнув, цветок встал на место, шевельнулся, устраиваясь, и поник, досыпая. Поднялся и Вася. Огляделся вокруг уже по-новому, узнавая то, что видел с самого детства, когда бродил один по степи, шепотом разговаривая с травой и трогая пальцем крапчатые яички в спрятанных гнездах.

— Это всегда было, — сказал уверенно, — надо только привыкнуть и я разберусь. Я ведь знаю.

Скинул второй сапог, стащил и бросил куртку. Стало полегче. Понюхал воздух и нахмурился. Степь, переполненная собственным прошлым, жила, дышала и была, такой… Темной была. Наверное, ей тяжело, подумал Вася, вон сколько всего в ней. Это как мать в коробки вещи складывает и складывает, а потом коробка рраз и рвется сбоку, потому что хоть и тоненькие платья летние с платочками, да много.

«Вот тут поднимусь», задирая голову, посмотрел на склон, который был, как прежде, просто скрылся в зарослях густых деревьев. «А там или видать, или на дерево залезу, пусть только не пропадет, пока я на ветке, а то падать»…

И двинулся вверх, чутко поводя носом, радуясь, когда получалось узнать в древнем запахе тот, который свой, с детства знакомый. Слушал шорохи сельвы и разгадывал их. Вот закричал кто-то и смолк. Хоть и громко, но это просто хорек догнал мышь. Здесь у него, может, гребень по спине и сама спина размером с дом, но это он. А вот накрыла его огромная тень и пошла вверх, посвистывая ветром в перьях. Это ворона, пусть и зубы у нее на лету щелкают, но ворона, Вася ее знает, сто раз гонял от гнезд. А еще она у мамы воровала сушеные яблоки с крыши сарайчика.