63. СЕРЫЙ ДЫМ

63. СЕРЫЙ ДЫМ

Серый цвет не бывает скучным. Что ни возьми серое, в нем есть еще что-то, под тем, что видит глаз. Серое дерево, потерявшее цвет, расскажет о солнце и дождях, превративших цветное — в жемчуг. Серое перо горлицы таит в себе звук из горлышка птицы, опоясанного черным полуколечком, а еще — ветра, на который опираются крылья. Серое море поутру схоронило в себе ночную темноту и лежит гладко, ждет солнца, еле заметно наливаясь нежным перламутром. Цвет всех цветов, изнанка радуги, цвет таящийся и прячущий в себе множество всего.

…Серый дым, рожденный из огня на сухих стеблях трав, расползался по залу, вытекал из щелей, и стены не были ему помехой, проницая все, вытекал в ночь, светясь, располагал в темном воздухе высокие колонны и колышущиеся полотна. И был, как туман, в который вот-вот придет солнце с птицами. Или — луна с ночными зверями. Мелкие степные звери менялись, глотнув серого дыма, и травы вспоминали, откуда растут, поднимая налитые соком головки цветов. Сама земля подавалась навстречу туману, мягко кругля спины холмов и подставляя сложенные ковшиком ладони низин.

Над морем серый туман прикасался к воде и вплывал в нее, достигая укрытий, в которых дремали зимние рыбы и они, шевеля жабрами, вспухали огромными боками, поворачивались и разевали зубастые пасти, разглядывая множество нового корма — лентами извивались неясные черви, прыгали прозрачные креветки, лились щупальцами в толще воды жемчужные анемоны.

Только рыбы-Серебро как стояли неподвижно, натянув струнами сильные тела, так и стоят, не меняясь. Ждут, когда из-за воды и ветра придет к ним зов вечной тоски, что звучит, если жить становится невмоготу. И по этому зову пойдут рыбы-Серебро всей стаей, распахивая веером плавники, двигая из стороны в сторону мощными хвостами, дать утешение, последнее. Их не меняет серый дым вечности. Они сами — вечность, и созданы были, чтоб никогда не умирала последняя надежда.

А дым все ползет и летит, переваливая через макушки холмов, чешет его, как овечью шерсть, рыжая зимняя трава, и становится зеленой. Дым скатывается в ложбины, питает крохотные ручьи, они набухают, и на спине теплой воды, парящей в зимнем еще воздухе, дым идет дальше. К людям.

Но костерок невелик, бронзовое окружье подноса хранит горсть древних трав и скоро догорят стебли и листья, дотлеют, оставляя дым в одиночестве. Он гуще всего в сердце «Эдема», в светящейся уже темноте просторного зала, растворяет стены и перегородки, съедает ненужную одежду, разъедает внутреннюю кожу людей, что до сих пор мнили себя лишь человеками. За пределами «Эдема» дым светлее и прозрачнее, внешний мир силен, и на холмах, в лощинах и на тропинках — все перемешано.