Из-за занавеса вышел человек в белом смокинге, последовали вежливые хлопки. Он поблагодарил членов за присутствие на ежемесячном собрании и за щедрые вклады. Затем продолжил про наступательный дух Рейха и про то, как храбрая молодежь Германии раздавит русских и они убегут назад в свои норы. Аплодисменты стали еще реже, но некоторые офицеры были просто в восторге от таких радужных перспектив. Человек — устроитель церемонии, решил Майкл, — продолжал, ничуть не стесняясь, насчет блестящего будущего Тысячелетнего Рейха и о том, что Германия будет еще иметь три столицы: Берлин, Москву и Лондон. Сегодняшняя кровь, крикнул он громким голосом, будет украшать завтрашнюю победу, поэтому мы будем воевать дальше. И дальше! И дальше!

— А теперь, — бодро сказал он, — открываем наше представление!

Фонари погасли. Раздвинулся занавес, сцена осветилась огнями рампы и устроитель церемонии поспешил убраться.

Посередине сцены в кресле сидел мужчина, читая газету и куря сигару.

Майкла будто бы пригвоздило к месту.

Это был Уинстон Черчилль. Абсолютно голый, с сигарой, зажатой в бульдожьей челюсти, державший в коротеньких толстеньких ручках потрепанную «Лондон Таймс». Смех усиливался. Группа ударных и духовых инструментов, спрятанная за сценой, вымучивала комическую мелодию. Уинстон Черчилль сидел, куря и читая, скрестив белые ноги, а его «достоинства» свешивались вниз. В то время как публика хохотала и аплодировала, на сцену победоносно выступила девица, одетая только в высокие черные кожаные сапоги, и с плеткой о девяти хвостах в руке. На ее верхней губе был углем пририсован черный квадратик: гитлеровские усики. Майкл в смятение узнал в девице Шарлотту, собирательницу автографов. Она не испытывала ни малейшего стеснения, груди у нее тряслись, когда она подходила к Черчиллю, и тот неожиданно поднял глаза и испустил резкий пронзительный визг. Визг заставил всех захохотать еще громче. Черчилль упал на колени, подставив свой голый и вислый зад публике, и поднял руки, сдаваясь на милость победителя.

— Ты, свинья, — закричала девица. — Ты вонючая свинья-убийца! Вот тебе милость! — Она размахнулась плеткой и хлестнула Черчилля по плечам, оставляя красные рубцы на белой коже. Человек завыл от боли и униженно сел у ее ног. Она принялась хлестать его по спине и по заду, осыпая его бранью, как распоследний матрос, в то время как музыканты весело пиликали на своих инструментах, а публика корчилась от смеха. Правда и вымысел перемешались; Майкл понимал, что человек, конечно, не был премьер-министром Англии, а всего лишь актером, изображавшим его покорность, но плетка о девяти хвостах выдумкой не была, как не была выдумкой и ярость девицы. — Это за Гамбург, — кричала она. — И Дортмунд! И Мариенбург! И Берлин! И… — Она продолжала, перечисляя города, на которые попадали бомбы союзников, а когда из-под плети полетели брызги крови, публика взорвалась буйным восторгом. Блок вскочил на ноги, хлопая в ладони над головой. Другие тоже встали, радостно крича, в то время как девица продолжала размахивать плетью, а фальшивый Черчилль вздрагивал у ее ног. По спине этого человека текла кровь, но он не делал попыток встать или уклониться от плетки. — Бонн! — свирепела девица, ударяя плетью. — Швейнфурт! — На плечах и между грудями девицы сверкал пот, тело ее сотрясалось от напряжения, от пота угольные усы смазались. Плеть продолжала взлетать, и теперь спина и зад человека покрылись крест-накрест красными полосами. Наконец человек задрожал и упал, всхлипывая, а девица-Гитлер в последний раз опустила плеть на его спину и в знак триумфа поставила ногу в сапоге ему на шею. Она отдала публике нацистский салют и получила щедрое одобрение и аплодисменты. Занавес сомкнулся.