— Отпусти его.

Олеся повиновалась. Синеглазый волчонок, с покрытым тонкой черной шерстью тельцем, пытался подняться на четыре лапки. Петр поднялся, упал, попытался встать и опять упал. Михаил хотел помочь ему, но Виктор сказал:

— Нет. Дай ему сделать это самому.

Петр попробовал лапки и приготовился подняться, тельце его дрожало от напряжения, голубые глазки сверкали от изумления. Хвостик извивался, волчьи ушки прядали. Он сделал шажок, потом другой, задние лапки у него заплелись и он упал еще раз. Петр издал от измождения звук «у-уф», из его ноздрей вился пар. Виктор нагнулся, протянул палец и стал водить им перед мордочкой Петра. Голубые глазки следили за ним — и тут головка Петра дернулась вперед, челюсти раскрылись и сомкнулись на пальце Виктора. Виктор высвободил палец из щенячьих зубов и поднял его кверху. На нем показалась капелька крови.

— Поздравляю, — сказал он Михаилу и Олесе. — У вашего сына появился молочный зуб.

Петр на какое-то время сдался в борьбе с силой тяготения. Он пополз по полу, обнюхивая каменные плиты. Под носом Петра из трещины вылез таракан и стал удирать от смерти, Петр от удивления тявкнул высоким голоском, потом продолжил свои исследования.

— Он превратится обратно, да? — спросила Виктора Олеся. — Правда?

— Увидим, — сказал ей Виктор, и это было все, что он мог предположить.

На половине пути по залу Петр ушиб нос о край плиты. Он начал тявкать от боли и, пока катался по полу, его тело снова начало менять свой облик на человеческий. Нежная черная шерстка ушла в мякоть, мордочка уплощилась в нос — из одной ноздри шла кровь — а лапки превратились в ручки и ножки. Тявканье сменилось ровным, во всю глотку, плачем, и Олеся бросилась к ребенку и схватила его на руки. Она укачивала и убаюкивала его и, наконец, Петр несколько раз всхлипнул и перестал плакать. Он остался человечьим дитятей.

— Ну, — сказал после паузы Виктор, — если наше новое пополнение переживет зиму, за ним будет потом интересно понаблюдать.

— Он выживет, — пообещала Олеся. Сияние жизни вернулось в ее глаза. — Я заставлю его выжить.

Виктор восхищался укушенным пальцем.

— Дорогая, я сомневаюсь, что ты сможешь заставить его вообще хоть что-либо сделать. — Он взглянул на Михаила и слегка улыбнулся. — А ты славно сработал, сынок, — сказал он и жестом велел Олесе с ребенком опять вернуться к теплу костра.

«Сынок», осознал Михаил, сказал он. Сынок. До этого ни один человек не звал его так, и что-то в этом звучало как музыка. В эту ночь он будет спать, слушая Олесю, убаюкивающую Петра, и будет видеть во сне высокого худого человека в военной форме, стоящего рядом с женщиной, совсем забытой Михаилом, и у этого человека будет лицо Виктора.