Глотнув кофе, Жиль принялся раскуривать трубку. Его покатый лоб то и дело покрывался продольными морщинами, лицо принимало почти страдальческое выражение.

Жиль-Баба размышлял.

Массивная темно-коричневая оправа очков, сползших на кончик приплюснутого носа, черные раскосые глаза, толстые губы, обкуренная, под цвет его кожи, трубка — все это придавало Жилю странное сходство с шаманом.

— Я запомнил одно место из твоего стихотворения, — неожиданно сказал он и, сильно грассируя и изменяя ударение в словах, прочитал на память отрывок. — И как это у тебя получается? Я бы не смог так написать даже по-французски!

Лилиан молча пожала плечами.

— Ты хотела бы, чтобы твои стихи были напечатаны в Париже?

— Да, пожалуй, — усмехнулась Лилиан, не принимая всерьез слова Жиля. — Мои стихи не мешало бы напечатать в Париже!

— Я не шучу, — серьезно и лаконично заметил Жиль. — Если ты пойдешь нам навстречу, я все устрою… твои стихи будут напечатаны в оригинале, по-русски, но с небольшим предисловием…

— С антисоветским, — уточнила Лилиан.

— Однако… — осекся Жиль-Баба, — ты, я вижу, совсем не наивна. Ну так вот, мы напишем, что только благодаря нам… — он снова осекся, — …молодые поэты в России получают признание!

— Нам — это кому? — холодно спросила Лилиан.

Сделав несколько глубоких затяжек, Жиль выпустил в сторону синеватый дымок, с любопытством посмотрел на Лилиан из-за сползших на кончик носа очков и сказал:

— Ты, конечно, много понимаешь. Но тебе следует подумать. И я тебя не тороплю.

Лилиан ничего не ответила.

«Печататься на Западе… — думала она, глядя куда-то мимо Жиля. — Для этого мне не нужен Жиль-Баба. Достаточно папы Лембита. Но это не мой путь. Мои стихи рождаются здесь, и даже если им суждено бесследно уйти в эту землю, моя жизнь не будет напрасной: мои стихи будут тем пластом чернозема, на котором, возможно, вырастет что-то стоящее…»

Лилиан ушла, так ничего и не пообещав разочарованному Жилю.

Перешагивая через лужи, она брела неизвестно куда. Тягучая, болезненная тоска заставляла ее то краснеть от внезапного стыда, то ежиться от дьявольского озноба. Дэвид Бэст и красивая, как фея, маленькая датчанка. Сделка, предложенная ей Жилем… Она села в полупустой троллейбус. Бесконечные капли и струйки воды на стеклах, тусклый осенний пейзаж… Поздняя осень вела свою разрушительную работу, смывая холодным дождем последние краски, срывая редкие, уже ненужные листья. Осень медленно погружала природу, большой город и людей в тускнеющий с каждым днем полусвет. «Мои ветхие иллюзии, — подумала Лилиан, — словно эти мертвые, скрученные листья… Надо что-то менять!»