— Нет, — честно призналась Лилиан.

Галина Борисовна Маринова рывком встала из-за стола. В искусственном дневном свете гудящих на потолке ламп лицо ее казалось нарисованным на дешевом отечественном картоне блекло-серого цвета: оранжево-красная помада, синий карандашный след вокруг глаз, золотой оскал гнилых зубов. Запах гнили. Запах «Красной Москвы». Запах власти.

— Ведь Вы же учились в музыкальном училище! Четыре года! — «И к тому же у Лембита Лехта, нынешнего подданного норвежского короля», — добавила про себя Лилиан. — …неужели Вас не научили правильно сидеть за инструментом? — Лилиан пожала плечами. — Вы что, хотите сказать, что наше музыкальное образование находится на таком низком уровне, что вас даже не научили сидеть за роялем?

— Это не я, а вы так говорите, — с усмешкой ответила Лилиан, подумав при этом: «И в отличие от вас я знаю, с какой стороны следует садиться к роялю!» Но вслух она сказала совсем другое: — Меня учил сидеть за роялем мой отец, который был настоящим советским педагогом!

Вот бы Лембит Лехт услышал теперь слова дочери! Наверняка он произнес бы самое страшное эстонское ругательство, которое в русском переводе звучало как «жопа с ушами»!

При упоминании о Лембите Лехте директриса села в свое вертящееся кресло, вытащила из стола толстую амбарную книгу, раскрыла и нужном месте, неспеша, твердым учительским почерком заполнила соответствующую графу.

«Сейчас она заставит меня расписаться, — подумала Лилиан, — а это значит, что на меня заведено дело, что меня в кратчайший срок прижмут к стенке, объявят всеобщую облаву, соберут кучу всяких доносов и докладных, будут придираться к моей манере дышать, моргать, чихать…»

— Так что же мы запишем? — многозначительно проводя рукой по аккуратно разграфленному листу, спросила Галина Борисовна Маринова. — Вы обещаете обернуть журнал и исправить посадку за роялем?

С отвращением взглянув на «досье», куда записывались все мелкие и крупные прегрешения сотрудников, Лилиан нехотя сказала:

— Слово «обещать» звучит слишком романтично…

— Романтично?! — раздраженно воскликнула Галина Борисовна Маринова, но тут же, изобразив на лице искусственную золотую улыбку, добавила: — Но можно ведь записать и по-другому… А впрочем, пишите так, как я сказала, пусть это даже и… романтично!

В темных, металлически непроницаемых глазах Галины Борисовны Мариновой застыло выражение тупой биологической неприязни, словно само присутствие Лилиан наводило ее на мысль о каких-то прошлых, тайных неприятностях, о которых она предпочитала молчать.