— Лилиа-а-а-анчик!
Рука Лилиан угрожающе потянулась к плошке с круглым кактусом.
— Не надо, — испуганно шепнул ей Бочаров, — будет еще хуже!
— Я положи-и-ил… гла-а-аз… на тебя-я-я-яя-я!!! — с восторгом вопил Кривошеев. — Еще тогда-а-а-а.
Воцарилась совершенно жуткая тишина. Слышно было, как на улице трещат искры от соскочившей с проводов штанги троллейбуса, как водитель объявляет следующую остановку…
— Когда натравил на меня кэгэбэшника, что ли? — язвительно спросила Лилиан.
Бочаров испуганно дернул ее за руку.
— Идем со мно-о-о-о-ой! — пел Кривошеев. — В рестора-а-а-н… куда хочешь…
Поэтическое воображение Михаила Кривошеева явно достигло своего климакса. Он уже представлял себе, как знакомая официантка спешно накрывает на стол, как Лилиан, этот своенравный полевой цветочек, становится все более и более податливой, как его потная от вожделения рука пробирается к ней за пазуху, ощупывает тугие соски, а другая рука в это время лезет под юбку… Вот она, поэзия! Вот оно, вдохновенье!
Цепляясь за перилла и с трудом находя ступени, Михаил Кривошеев шагнул на лестницу и с грохотом покатился вниз.
25
Директорский кабинет был не самым уютным местом в музыкальном училище. Холодный блеск полированной мебели, парадный портрет Леонида Ильича, почетные грамоты, смахивающие на индульгенции, запах инквизиторской пыли, исходящий от толстых конторских книг, графин с желтоватой водой на случай слишком уж затянувшихся аутодафе…
У Лилиан внутри все переворачивалось, когда она проходила мимо этого кабинета. А ведь здесь она совсем недавно пила коньяк! Причем, директорский. Причем, без ведома директора. Причем, вместе с Лилькой, которая… Вспомнив об этом, Лилиан рассмеялась — и очень некстати. Ведь теперь она сидела почти на том же самом месте, что и тогда, с той лишь разницей, что не Лиля Зенина, а сама Галина Борисовна Маринова вела с ней проникновенную беседу.
— Ну, что там у вас? — с презрительной небрежностью, словно Лилиан сама напросилась на этот разговор, спросила директриса.
— У меня? Ничего… — без всякого выражения ответила Лилиан.
Что-то крайне отталкивающее, омерзительное чувствовалось в самой атмосфере этого кабинета. Какое-то скрытое, торжествующее злорадство, нездоровое упоение властью — пусть не слишком большой, но все же власть!
— Мне сообщили… — холодным, как у говорящего компьютера, голосом сказала Галина Борисовна, — что вы нарушаете трудовую дисциплину… — Обычное начало далеко идущего разговора. Эффектные намеки, скрытые и явные угрозы, бескрайнее, зловонное болото абсурдных, мелочных придирок. Унизить, заставить смириться, заставить лечь на брюхо, ползти к ноге, которая может и пнуть… — У вас до сих пор не обернут классный журнал! Ведь было же распоряжение купить всем одинаковые обложки! Все, кроме вас, уже купили… — Лилиан пыталась что-то вспомнить. Какие, к черту, обложки? — …и тем самым вы мешаете учебному процессу, — с убежденностью логически мыслящего робота продолжала Галина Борисовна Маринова. — И потом, как вы сидите за роялем? — Лилиан удивленно взглянула на директрису. Что она хотела спросить, задавая этот вопрос? Не слишком ли диссидентская у нее посадка? Или: не веет ли от ее посадки эмигрантскими настроениями? — Вы совершенно неправильно сидите за роялем! Вы подаете учащимся дурной пример! Вы меня понимаете?