— Ударь еще, — негромко сказала я, в упор глядя на него.

И Женя ударил. Еще и еще раз… Он бил меня до тех пор, пока не устал… И когда он поднял ногу, чтобы ударить меня, лежащую на грязном полу, в грудь, в живот, в лицо, я произнесла глухим, далеким, совершенно незнакомым мне голосом:

— Хватит.

Он замер с поднятой ногой, обутой в «крутой» ботинок.

— Что ты сказала? — с угрозой спросил он. — Повтори, мразь!

— Хватит, — повторила я, ощущая в себе тайную радость разрушительного гнева.

Я сидела на полу, избитая и окровавленная, а Женя Южанин возвышался надо мной, уже обретя обычную уверенность в себе.

— Тварь, — сказал он и плюнул. Его плевок пришелся мне на руку. Молча вытерев окровавленную и оплеванную ладонь о край халата, я тихо сказала:

— Когда в следующий раз ты будешь возвращаться от Лены, я не стану помогать тебе…

Презрительно сплюнув на пол, он вышел.

Зачем я сказала ему эти злые слова, смысла которых он все равно не понял?

Хорошо, что в прихожей флюростанции есть умывальник. Смыв с себя кровь и посидев еще немного на кушетке, я поднялась на третий этаж в свою палату. В коридоре было темно, только на посту дежурной медсестры горела настольная лампа с матовым абажуром. Я тихо вошла в палату и легла. Меня слегка лихорадило, но я знала, что к утру все пройдет, от синяков и ссадин не останется и следа…

* * *

Я странствую по этому городу, до краев переполненному весной и несбыточными иллюзиями. Серое апрельское небо, торопливые снегопады, внезапно сменяемые солнечным буйством, теплые дожди, сбивчиво шепчущие о первом весеннем, горьковатом меде…

* * *

Я увидела Юшку в переполненном трамвае. Я сразу дала ей это имя — и оно очень подходило ей.

Долговязая, рыжая, смертельно уставшая собака. Совершенно гладкая, как у гончей, морда, пушистый мех по бокам и на лапах; глаза золотисто-карие, искристые, молодые, хотя в уголках собрались зеленоватые капли гноя. Собака стояла, пошатываясь, и я видела, как ей хочется прислониться к чьим-нибудь ногам. Наконец она легла на пол, вздохнула, закрыла глаза. Кто-то ненароком толкнул ее, и она покорно перебралась на другое место.

У нас с ней было что-то общее. Мы обе были никому не нужны.

Разорвав пополам носовой платок, я потянулась к собаке, взяла одной рукой ее голову, решительно повернула к себе, послюнила кончик платка и стала протирать ей глаза. Юшка не возражала, видимо, уже привыкнув смиренно принимать от человека и ласки, и побои.

Многие с любопытством смотрели на меня, кое-кто брезгливо отворачивался. Сидевший напротив меня старик сказал: