— Ты же сам нам рассказывал.

— Знаю. Кому я только не рассказывал? Все газеты трубили. Но дело не в этом. Я теперь абсолютно свободный художник…

— Брось, Борис Васильевич, — улыбнулась Оля. — Как только идея пришла, я сразу о тебе подумала.

Ал ей поверил, поскольку ее идея и Щербаков возникли одновременно.

— Это здорово! — обрадовался артист. — Я вас не подведу. По-моему, тот старичок-бандит неплохо получился. Самому жутко было, когда рабочий материал смотрел.

Интересно, что бы сказал Борис Васильевич, если б узнал, что снимался не в сочиненном ужастике, а в самом натуральном документальном фильме, воспроизводящем подлинные события. А его старичок не вымышленный персонаж, а родной дядя жены его приятеля. Правда, имена заменены, и Ала с Ольгой играли другие артисты, помоложе. А так, все как было. Ал тоже испытал жуть, когда Щербаков в роли того старикашки стоял на берегу и целился в него из пистолета. То есть, в кино, конечно, не в него, но он словно наяву пережил все заново. Вспомнил себя, погруженного по горло в воду, уверенного, что деваться некуда и ему — полные кранты! Кстати Малыш в том фильме сыграл самого себя. Согласитесь, лучшей кандидатуры на эту роль не найти… Ох, Малыш, Малыш!

— И о чем наша будущая кинокартина? — артист весело поднял рюмку. — Тоже об оборотнях?

— Нет, о вампирах.

Он чуть не поперхнулся:

— Час от часу не легче!

Кстати, Ваня тоже на мгновенье забыл о своей челюсти, и она маленько отъехала вниз. Только Ира продолжала безмятежно кушать.

— Это что, мне зубы отращивать?

Ольга рассмеялась:

— Не смеши, Боря, подавлюсь. Какой из тебя вампир? Вампиры, они, знаешь, какие?

— Не маленький, догадываюсь.

— Молодец! — она любила играть на грани фола. — А ты же у нас красавец. Разве можно всенародного любимца уродовать? Нет, у меня для тебя есть кое-что получше. Как ты смотришь на благородного офицера, ссыльного декабриста, к тому же талантливейшего архитектора?

— Нормально смотрю. Я люблю костюмные роли, только их мало.

Щербаков задумался, видимо, пытался вспомнить себя в жабо или старинном колете. Потом он глубоко вздохнул и налил себе еще рюмку. Вообще, артист пил классно, ответственно. Ал такого прежде никогда не видел. Например, до съемок четыре часа, а он — ни лалы, ни мамы. Считай, день пропал. Он ложится спать, через пару часов просыпается и… ни в одном глазу. Пока гримируется, успеет, плут, пропустить рюмочку, зато на съемочной площадке, как огурчик, и талант из него — через край. В принципе, ничего из ряда вон — все великие русские актеры такие.

Долго ли, коротко, за тихими беседами и полночь минула. Ира уже давно деликатно прикрывала рот ладошкой, и ее милостиво отпустили спать. Ресторан пустел — кто уезжал в город, кто поднимался в номера. А они все наговориться не могли. Ваня слушал во все уши, Борис Васильевич постепенно хмелел, но держался орлом, а Ал, пользуясь оказией, начал клянчить у него работы. Дело в том, что Щербаков не только великолепный артист, но еще и художник, талантливый резчик по дереву. Он, как и Ал, увлекается коллекционированием картин и всяких раритетов. У него дома, на Тверской, в двух минутах ходьбы от родного МХАТа — теперь уже бывшей службы, — среди картин, древних лампад, кадил, подсвечников и прочей церковной утвари — работы по дереву. Его собственные… Там и русские воины, и святые, и чудные узоры, в которых светится тепло дерева. Но самое главное, при всей щедрости души, что касается своих работ — он невероятно жаден и чертовски скуп. Не дарит и не продает… Вот такой у него недостаток.