— Синклер, — отважилась она его окликнуть, держась за дверной косяк пасторской комнаты, — может быть, стоит завести собак в церковь? Снаружи без крова они погибнут.

Он резко обернулся; в его глазах пылал тот самый дикий, вселяющий ужас огонь, который впервые Элеонор увидела в Скутари.

— Сейчас я их согрею! — прорычал он и вынырнул в метель, даже не удосужившись закрыть за собой дверь; он словно не замечал жесточайшей погоды.

В церковь ворвался вихрь снега и ледяной крупы, а спустя минуту Элеонор услышала лай собак, которых Синклер стал запрягать в нарты. Элеонор поплотнее закуталась в пальто из диковинной ткани и, подойдя к открытой двери, выглянула наружу. Она успела увидеть спускающуюся по снежному склону упряжку и спину Синклера, который стоял на полозьях и покрикивал на собак. Когда они скрылись из виду, Элеонор всем весом налегла на тугую деревянную дверь и закрыла ее.

Чувствуя, что окончательно выбилась из сил и вот-вот упадет в обморок, девушка плюхнулась на ближайшую скамью и склонила голову на спинку переднего ряда. Дерево было холодным и не очень ровным; присмотревшись, Элеонор увидела, что на нем были вырезаны какие-то слова. Чье-то имя? Как бы там ни было, написано было не по-английски, а буквы почти полностью стерлись. Она смогла разобрать лишь несколько цифр в виде даты — 25.12.1937. Рождественский день 1937 года… Она приросла глазами к надписи, вновь и вновь прокручивая информацию в голове. Когда они с Синклером ступили на борт злополучного брига «Ковентри», на дворе стоял 1856 год. Если эта надпись, вернее, цифры были действительно датой, то выцарапали их через восемьдесят один год после того, как Элеонор утопили в море.

Восемьдесят один год. Время, за которое все знакомые ей люди успели состариться и умереть.

И это по самым скромным подсчетам, ведь поселок, очевидно, покинули многие годы назад, если не десятилетия, а раз так, то сколько же лет она пребывала в забвении? Как долго проспала во льду на дне океана? Неужели прошли столетия? И каким стал мир, в котором она проснулась?

Она сняла рукавицу и провела пальцами по вырезанным в доске цифрам, словно желая убедиться, что они реальны. В первый момент ощущение от прикосновения к шероховатой поверхности дерева ее обескуражило. Элеонор захлестнула буря эмоций, ведь она уже и забыла, каковы на ощупь привычные предметы. После стольких лет во льду она ощущала себя так, будто влезла в новую и совсем чужую для себя кожу.

Она снова подумала о Синклере. Эмоционально их больше почти ничего не объединяло. Конечно, оставался формальный аспект отношений — их связывала тайная (и прерванная) брачная церемония в португальской церкви, значение которой, по ее мнению, было равно нулю. Но и только. Сейчас, в этом неприветливом и пугающем месте, куда ее занесло, не было ничего, что могло бы не то чтобы разжечь былое пламя страсти, но заронить хотя бы искорку душевного тепла.