Глубоко в душе Элеонор понимала, что между ними существует и другая преграда — их проклятие, которое, как вечный укор совести, будет неотступно преследовать обоих и напоминать о себе до конца дней. И насколько оно их объединяло, настолько же и разъединяло. В отчаянных глазах и бледных лицах друг друга они теперь видели лишь проявление непреодолимой жажды, которая заявляла о себе все настойчивее. Их губы были холодны, пальцы превратились в ледяные сосульки, а сердца очерствели.

В этом смысле со времен Крыма ничего не изменилось. На долю Элеонор везде выпадали одни лишения.

Едва сестры Найтингейл прибыли в казарменный госпиталь в Скутари — названный так из-за того, что здесь размещались казармы «Селимийе» турецкой армии, — как выяснилось, что в нем не хватает ничего, касалось ли это бинтов, одеял, медикаментов или даже специальных подушечек для культей ампутированных конечностей. Такого ужасного запустения, как здесь, Элеонор и представить себе не могла. Даже женщины, раньше служившие в работных домах и тюрьмах, признались, что потрясены тем, как здесь обходятся с ранеными британскими солдатами. Несчастных, которым на поле боя отрывало конечности, игнорировали и не оказывали им никакой медицинской помощи, поэтому бедолаги так и лежали обездвиженные, неспособные даже самостоятельно поесть. Солдаты, страдающие от дизентерии, диареи или загадочной «крымской лихорадки», изрядно потрепавшей армейские ряды, лежали в переполненных коридорах на пропитанных кровью соломенных тюфяках и тщетно умоляли принести попить. Смрад из открытой канализационной системы, которая проходила под зданием, был невыносим, но сквозь разбитые окна в помещения проникал такой холод, что ничего не оставалось делать, как заткнуть оконные ниши соломой, что только усиливало зловоние в палатах. Несколько женщин послабее сами сразу же заболели и превратились в дополнительную обузу.

Большинство сестер, как и Элеонор с Мойрой, поначалу отрядили заниматься штопкой и стиркой белья, а совсем не врачеванием. Медсестры приехали с намерением ухаживать за ранеными, помогать докторам во время хирургических операций, но врачи встретили их с такой враждебностью и подозрительностью, что вообще запретили входить во многие палаты и категорически не желали с ними сотрудничать.

— Они, наверное, думают, что мы украдем у солдат запонки, — негодующе сказала Мойра, когда ее завернули у одной из палат, битком набитой ранеными. — Я только и слышу, как несчастные солдаты на никчемных подстилках умоляют принести им судно или сделать укол морфина. Меня от них отделяет всего десяток шагов, а чем я занимаюсь?! Штопаю носок!