Элеонор вначале озадачило, что мисс Найтингейл не пытается отстаивать право сестер заниматься своими прямыми обязанностями, но вскоре поняла мудрость подобного поведения. В Британской армии царили определенные незыблемые порядки, устоявшиеся за многие сотни лет, разрушить которые в одночасье было нельзя. Но благодаря смиренности, которую проявил сестринский корпус, и сглаживанию углов, где только это возможно, мисс Найтингейл без лишнего шума постепенно добилась того, что круг обязанностей и зона ответственности ее подчиненных расширились. Как только военное командование увидело, что регулярная смена постельного белья и использование чистых повязок приносят плоды, оно пошло дальше и разрешило приносить солдатам горячий чай, овсянку, говяжий бульон и желе, которые медсестры лично готовили на импровизированной кухне. Ну а солдаты, покалеченные, страдающие от боли, испускающие последнее дыхание под истрепанными одеялами вдали от родного дома, стали боготворить сестер, невзирая на их бесформенные халаты и идиотские чепцы.

И все-таки главным человеком, который навсегда завладел сердцами солдат и получил их безграничное почтение, была Флоренс Найтингейл. Она бесстрашно входила в палаты даже к лихорадочным, от которых шарахались сами доктора. Те считали, что несчастные либо сами как-нибудь выкарабкаются, либо умрут, и, каким бы ни был исход, подвергать себя риску заражения не стоит. Более того, мисс Найтингейл всем оказывала равноценный уход независимо от того, был ли раненый аристократом или обыкновенным призывником, хотя с незапамятных времен офицерам предоставлялась самая лучшая и квалифицированная медицинская помощь, тогда как рядовых и пехотинцев бросали умирать в страшных мучениях. Разрушив неписаные устои, она прослыла предательницей среди офицеров, которые стали посматривать на нее косо, зато снискала безмерное уважение простых солдат. А также и Элеонор.

Как-то раз, на четвертый день пребывания в Скутари, мисс Найтингейл остановила Элеонор у чахлого фонтана на территории госпиталя, где та собиралась наполнить кувшин водой, — мутновато-желтая вода была почти непригодной для питья, — и попросила помочь во время ночного обхода. На женщине было длинное серое платье и белый платок, которым она обвязала темные волосы, а в руке она держала турецкий фонарь с изогнутой ручкой, выходящей из плоского медного основания.

— И пожалуйста, захватите с собой кувшин.

Элеонор, к которой мисс Найтингейл редко обращалась напрямую, наполнила сосуд до краев, сунула под мышку сумку с перевязочными материалами и покорно пошла следом за начальницей в нескольких шагах позади. День выдался ужасный, и Элеонор порядком устала, но хотя она понимала, что теперь предстоит провести на ногах еще несколько часов кряду, с радостью ухватилась за возможность оказаться полезной. Казарменный госпиталь был большим зданием, и за время обхода всех палат, который мисс Найтингейл проводила еженощно, приходилось наматывать добрых четыре мили. В какое бы помещение женщины ни заходили, даже самые враждебно настроенные хирурги и хамоватые санитарки старались держаться от мисс Найтингейл в сторонке, зато несчастные солдаты неизменно выражали признательность ей и Элеонор либо тихим «спасибо», либо одобрительным жестом. Один молодой парень, не больше семнадцати лет, которому отняли обе ноги ниже колен, лежал на койке и плакал. Мисс Найтингейл подошла к нему, успокоила и поцеловала в лоб. Другому солдату, лишившемуся руки и глаза, она поднесла стакан воды, который тот взял трясущейся левой рукой. Элеонор невольно задумалась, вызвана ли дрожь физической слабостью или потрясением оттого, что почтенная дама снисходит до общения с таким никчемным горемыкой, как он.