Степан Федорович, благодаря собственной интуиции, был и слыл человеком решительным, но осторожным, который доводит дело до конца, но предпочитает добиваться решения своими путями, не руководствуясь ни предписаниями, ни инструкциями, и ничем либо подобным, которое, как он считал, выдумано теми людьми, которые только и умеют делать, что писать различные указания. Такая своенравность подчиненного некоторое время была не в чести у начальства, особенно во время службы в разведке. Но оно же скоро оставило его в покое, когда заметило, что эта своенравность на самом деле является конструктивностью, постоянным поиском новых способов решения проблем. Оно же ему предложило пойти работать аналитиком в СБУ. Кляко с благодарностью отказался. Сидение в кабинете было не для него. Тогда же, старый друг, сослуживец, такой же бывший разведчик, неожиданно получивший министерский пост, и предложил ему возглавить Оперативный отдел.

Работа в Оперативном, в принципе, была бы тем же самым "сидением в кабинете", если бы министром был бы кто-то другой, а не Переверзнев, которого также не удовлетворяли традиционные способы работы. По договоренности, о которой не знал более никто, кроме Кляко и самого министра, Степан Федорович должен был не только возглавлять отдел, но и создать собственную сеть осведомителей, которые бы поставляли необходимую информацию самому министру. По сути, это была прежняя работа в разведке: больше знаешь — знаешь, как надо поступать в той или иной ситуации. Владеющий максимумом информации — владеет миром. Кляко согласился сразу, и примерно через четыре месяца Переверзнев получал необходимые для работы сведения. В сети осведомителей работали как настоящие работники МВД, так и бывшие разведчики, которые, будучи в отставке, не у дел, с удовольствием работали во благо государству и общественному покою, а также те, которые за возможность не отвечать по закону за свои преступления, соглашались работать сексотами. Как-то само собой получилось, что они же стали не только добывать важную информацию, но и заниматься самой оперативной деятельностью.

Все дело было в законодательстве… В его несовершенстве — так думал Кляко. Преступный мир был силен, как это ни странно, демократическими принципами. Бандита мало было арестовать, надо было еще доказать его виновность, что было, против армии хорошо оплачиваемых адвокатов и "своих людей" на различных этажах власти, очень и очень непросто. Задержанный, совершивший преступление, мог быть освобожден "за недостаточностью улик", или попросту по "звонку сверху". Соотношение совершенных преступлений и доказанных (когда преступник получал заслуженное) было в пользу первых — примерно пять к одному. Вот тогда-то сеть, созданная Кляко, и оказалась кстати. Достаточно было получить сведения о совершении преступления или о намерении его совершить, чтобы наказать преступника, либо предупредить злодеяние. Физическое уничтожение применялось очень редко и как крайняя мера, в большинстве же случаев требуемого результата добивались вполне мирными мерами — подставкой, фабрикацией доказательств еще до задержания подозреваемого. Именно это позволило сильно прижать преступность в стране. Оставалась, так называемая, фоновая — локальные правонарушения: грабежи, насилия, угоны и тому подобное. Но организованный криминалитет переживал при новом министре далеко не лучшие времена.