Огненная река мерно гудела, растекаясь по потолку высокого и бесконечного коридора, выплескиваясь в его пространство смертью. Александр оглянулся. Назад пути не было. Позади, загромождая перекресток, треща от жара, раскаляясь, лежала огромная груда металла — все, что осталось от гигантских шипастых катков. Он побежал дальше, пробивая своим наполненным болью до каждой капли сознания телом непреодолимые расстояния вечности. Он не знал, куда попал, но мысль, борющаяся с болью, отталкивающая ее, гнала его вперед, туда, где был конец его путешествия.

А есть ли конец этому пути? Если это дорога судеб, то она бесконечна… Я не выйду отсюда!.. Прочь сомнения, с которыми этой дороги не пройти. Только вперед!..

Следующий перекресток был пустынным. Все тот же испепеляющий жар наполнял пространство перепутья. Саша осторожно вышел в его центр и осмотрелся. Огненный гул висел над головой, взрывы сотрясали воздух и стены коридоров, расплёскивали огонь в высоте. Он уже собирался бежать дальше, когда из пыли и раскаленных камней под ногами, перегораживая дорогу, взлетели и натянулись сотни канатов. Они застонали нудной песней напряженных струн. Из боковых коридоров, наполненных, как и прежний, густой темнотой, донеслось сухое и частое щелканье, словно невидимый погонщик гнал стадо скота. Это звук стремительно приближался. И через мгновение на свет огненного коридора вылетели тысячи других канатов, которые, извиваясь в воздухе ожившими щупальцами диковинного животного, набросились на стоящего человека и стали его оплетать, сдавливая и врезаясь в окровавленную плоть. Кричать было невозможно. Затрещали разламываемые кости…

Еще до того, как открыть глаза, он изо всех сил напрягся, чтобы расширить грудь и вдохнуть ею воздух, но вместо него был удушливый дым. Александр закашлялся и, наконец, открыл глаза. Он стоял на дощатом помосте, привязанный к деревянному столбу, укрепленному в середине помоста. Путы так сильно оплетали его тело, что не хватало сил, чтобы дышать даже тем скупым на жизнь воздухом, до предела наполненным дымом, который густыми и жирными струями выбивался из щелей помоста. Часто моргая, чтобы сбить веками слезы из глаз, разъедаемых дымом, он увидел, как вокруг помоста с деловитой суетой сновали стражники в латах, запаливая факелами солому возле помоста. За ними, на небольшом удалении, проливая безразличные слезы (дым попадал в глаза), постоянно вытирая их рукавами неопрятной одежды, стояла толпа. В их лицах он отчетливо читал любопытство, хотя ожидал увидеть хотя бы жалость. Его взгляд, пробивая дымную удушливую пелену, заметался по серым лицам, ища в них сердечности, благодарности, участи, но везде была одна и та же тупая маска любопытства. Это были уже не люди. И умирая, не от огня, а от дыма, он изумлялся тому, как он мог посвятить этим существам свою жизнь, а теперь бросал в их жадные глаза свои обреченность, агонию и смерть. Удивление было настолько велико, что в последнее мгновение ему показалось, что он умер не от огня, а именно от удивления. Его сердце разорвалось от ужаса ясного осознания несправедливости. Не той несправедливости, которая убила его, а той, которую, дала судьба этому морю жадных на зрелища, на зависть и на смерть ближнего существ, коих он всю жизнь принимал за людей…