— Мне нужен проводник, — сказал Седьмой.

— Сначала ты должен забрать мое лицо, — покачал головой Тысяча-лиц.

— И как же я это сделаю?

— В мою спину воткнут нож. Вытащи его. Затем вырежи мое лицо. Только сделай это как можно аккуратнее: проводник не любит, когда ему дарят рваные лица.

— И это все?

— Да.

Тело Тысячи-лиц задрожало. Трудно было себе представить, что сейчас он чувствовал — удовольствие или боль.

Седьмой заглянул за спину Тысячи-лиц. Рукоятка ножа торчала чуть ниже правой лопатки. Когда грудь сумасшедшего поднималась, из плоти показывалась блестящая сталь. Удивительно, но на ней не было ни каплей крови, ни разводов.

Собравшись с духом, Седьмой схватил нож и выдернул с чавканьем из тела. Из раны хлынула желто-зеленая слизь. Стекая по спине, она жгла кожу. Плоть шипела и пузырилась. Пахло жареным мясом.

— Хорошо-о-о, — прошептал Тысяча-лиц. — Очень хорошо-о-о. Приятно-о-о.

Нож оказался настолько тяжелым, что Седьмому пришлось держать его двумя руками.

— И как же мне тебя резать? — спросил Седьмой.

— Как тебе нравится.

— Ты чувствуешь боль?

Тысяча-лиц осклабился, затем языком провел по губам. Его тело забила дрожь.

Седьмой стоял в нерешительности. Он не мог. Просто не мог. А если Кивир задурманил голову этому сумасшедшему? Возможно, страдалец не понимал, что говорил. Только сейчас Седьмой заметил, что Тысяча-лиц очень красив: лет двадцати, молодой и стройный, идеально правильные черты лица. Слащаво-красивые, до приторности. Испортить их сродни кощунству.

Надо всего лишь поднять нож и…

Но рукоять тяжелая, невыносимо трудно её удержать. Мышцы сводит боль…

Чертовы твари!

— Почему ты медлишь? — с печалью в голосе спросил Тысяча-лиц. — Я прошу, я умоляю: сделай же это! Я хочу утонуть в боли, хочу почувствовать касание холодного лезвия на щеках. Ты лишаешь меня удовольствия! Хватит бояться! Сними с меня лицо. Оно мне надоело.