Тринадцатый, упираясь ногами в костяную ветвь, начал медленно вытягивать его. Внезапный вой бесформенной твари заставил Колю сильнее вцепиться в канат.
— Я не могу, — выдавил мешок с костями. — У меня не получается тебя поднять. Ты слишком тяжелый.
«Пожалуйста! Вытащи меня. Попробуй еще раз. У тебя получится. Всего один долбанный рывок». Пятый дрожал, сердце едва не выпрыгивало.
Чавкнуло.
Канат удлинился, затем раздался сочный хруст.
— Я сейчас уроню тебя! — закричал Тринадцатый. — Извини! Я не могу.
И тогда Пятый всё понял. Он отпустил канат и позволил силе тяжести утянуть себя в пустоту. Он падал сквозь страх и боль, стиснув кулаки так сильно, что побелели костяшки пальцев.
Конец всему. Прости, Маша. Прости, Алёна. Не получилось.
И тут Коля увидел, как гигантская тварь вскинула руку, чтобы схватить его.
Он не стал сопротивляться. Что можно было сделать? Из вен на левой руке вновь вспыхнул огонь, но пламя оказалось таким слабым, что даже муху не получилось бы спалить. Пятый не хотел умирать. Перед глазами стоял образ дочери. Господи, за что? Зачем столько мучений ради такого конца?
Казалось, тварь специально выставила руку так, словно нарочно демонстрируя, какими черными выглядели ладони в красном свете. На фалангах пальцев пузырилась густая зеленая жидкость, похожая на гороховый суп. Пугало несоответствие черного, словно вылепленного из плохой глины, тела и бледного лица, светившегося жабьей улыбкой.
Пятый закрыл глаза не в силах больше смотреть на собственную смерть. Он почувствовал, что приятное ощущение полета прекратилось, и сотни мельчайших иголок впились в каждую клетку, в каждую молекулу тела. Боль выдернула сорняки-мысли, заменяя их искаженными образами прошлого.
Тварь схватила Пятого, но не спешила откусывать ему голову.