Немец встал, собираясь уйти. Он не орал, не ругался, не плевался слюной. В его словах не было даже угрозы, лишь страшная констатация фактов. Ни надежды, ни выхода. Станислав продрог до костей в теплой, наполненной влажным паром комнате.

– Пожалуйста…

Это все, что он смог выдавить из себя, загораживая ему дорогу.

Молча немец отобрал у него полотенце, и они вернулись в спальню.

Пока тот раздевался, он лежал на кровати, вцепившись в простыни, уговаривая себя, что в этом нет ничего страшного. Совсем ничего. Но все равно было и холодно, и страшно. Кожа покрылась мурашками. Стук сердца отдавался в ушах. В голове шумело, а во рту пересохло. Хотелось, чтобы все закончилось, так и не начавшись…

Немец подошел к кровати. Без одежды (оказывается, форма скрадывала его фигуру), весь поросший рыжеватыми волосками, здоровенный, как кабан, выглядел он устрашающе. А то, что торчало у него между ног, и вовсе было огромным. Испуганно взвизгнув, Станислав заелозил ногами по простыне и стал пятиться от него, и пятился, пока не свалился на пол. Забрался под кровать. Желание убежать, спрятаться было безотчетным, инстинктивным. Чертыхаясь, тот полез доставать его, а он визжал и лягался, не даваясь в руки. Наконец, немцу удалось схватить его за лодыжку, он выволок Станислава наружу, швырнул на постель.

Во время войны с Османской империей, рассказывал им с гордостью учитель истории, турки так ненавидели поляков за их беспримерную отвагу (те стояли насмерть и в плен не сдавались), что сажали на кол даже мертвых! А немец вытворял такое с ним живым.

Засунув в него свои пальцы, он что-то говорил ему короткими, отрывистыми фразами, но Станислав, перестав вдруг понимать его речь, лишь плакал и вырывался. Неожиданно рука немца впечатала его лицом в хрустящую чистотой простынь и придушила. И ужас близкой смерти вывихнул, затуманил сознание. От нехватки воздуха легкие ободрало огнем, перед глазами запузырились, лопаясь, радужные круги, задыхаясь, он заскреб ногтями по простыне. Это последнее, что осталось в памяти до момента, когда хлопнула дверь, а увидев его снова, Станислав поверил, что все еще жив.

Мерзавец вернулся в халате, с влажными после душа волосами, сияя довольством на раскрасневшемся лице, с противно яркими, как у шлюхи, губами. Зажав под мышкой журнал, в руке бокал с вином.

– Иди, ополоснись и возвращайся! – приказал он. Растянувшись на кровати, раскрыл журнал.

Станиславу не хотелось ни думать, ни шевелиться, но пришлось вставать.

– Не забудь смыть с лица слезы и сопли! Маленький притворщик! – рассмеялся немец ему вслед. – И не копайся там! Я весь в нетерпении!